Огорчало, конечно, что не больно пригож, да выбирать-то не из кого! Уж не по любви, а хотя бы по вкусу. В Преображенском одни старики да семейные мужчины, а холостые ребята, как на подбор, шалопуты, все же путные перебрались в город и, похоже, возвращаться не собираются. Так что Трофим еще первый жених здесь, больше того, завидный жених. Вот если бы в город. Но от больной матери не уедешь, лучше душу не травить, не надеяться.
И все-таки Нина порой вздыхала: «Уж там-то нашелся бы какой-нибудь, влюбился бы в меня, а я в него. Столько парней там — да разве стала бы я кому навяливаться? Да ни за что! Меня бы нашли, мне бы сказали: «Ниночка! Сердце мое!»
Впрочем, Нина забыла: девчонок в городе тоже хватает. К тому же у Нины была городская любовь, нежданная, сумасшедшая, которую она не забыла, а лишь старалась забыть.
Студенткой она снимала угол у одинокой старухи, жившей в рабочем предместье. Еще быстрая, худенькая, с ласковым морщинистым лицом, с легкими седыми волосами, которые она не любила прятать под платок, старуха казалась приветливой и добродушной, но на самом деле была сущей змеею: в одиннадцать вечера закрывала ворота, пряталась сама за многочисленными засовами и задвижками — и хоть в подворотне ночуй. В подворотне Нина не ночевала, но на лавочке однажды до утра просидела — хорошо, что время летнее было. Или старуха говорила: «Я в город съезжу. Ты меня не дожидайся, ложись. Изнутри закройся, я вторые ключи беру». Но вскоре возвращалась, жаловалась: «На автобус не сядешь — давка. Постояла, постояла, да и плюнула», и принималась за ревизию: пересчитывала куски в сахарнице, на свет разглядывала банки с вареньем, со вздохом, ласково спрашивала: «Вишневое-то, Ниночка, сильно приглянулось? Не распробовала, поди, как следует, не успела?»
Нина бледнела и, до слез ненавидя старуху, говорила:
— Дарья Семеновна! Что я, варенья в жизни не видела?
Дарья Семеновна, строго поджав губы, обрывала:
— Не ной. Может, и не видела, может, и не пробовала. А место свое знать будешь. Иди на кухню, да свет долго не жги. Норову больно много, а с норовом надо одной жить.
Живности Дарья Семеновна не держала: ни кур, ни свиней, ни какой-нибудь захудалой козы скуки ради, даже кошки не было в доме; и объясняла это так: «Мне самой немного надо, а скотину попробуй прокорми. Жилы вытянешь». Тем не менее с Нины брала двадцать пять рублей в месяц да еще заставляла мыть полы, колоть дрова, таскать воду, — за книги Нина садилась, изрядно умаявшись. Но от старухи не уходила, со странной покорностью терпя ее самодурство, словно верила, угадывала — за терпение это рано или поздно воздастся.