Ох, как же переменилась Дарья Семеновна, когда на побывку приехал ее внук Костя, тихоокеанский моряк! Преобразилась в добрейшую старенькую бабушку, для которой внук — свет в окошке, последняя радость, последнее утешение в этой затянувшейся жизни. Поубавилось морщин на лице, побелело оно, зарумянилось, прибавилось живого, искрящегося блеска в уставших холодных глазах, голос стал непритворно мягким, ласковым и рассыпчатым: «Костенька, сиди, сиди, я сама; Костенька, попробуй вот курник — курочку свежую купила, у деревенской бабы сторговала; Костенька, ты вот здесь, здесь, подле меня сядь, этак-то я на тебя еще не смотрела», — и все эти радостные причитания сопровождались каким-то бессильным робким смехом, будто Дарья Семеновна боялась надоесть Костеньке: соберется он, не погостив толком, да и укатит обратно, на свой Тихий океан.
И к Нине Дарья Семеновна переменилась: «Ниночка, садись с нами; Ниночка, ты куда побежала не поевши — ну-ка, ну-ка, оладьи с пылу с жару отведай; Ниночка, брось ты эти книги — сходили бы вон с Костей в кино или прошлись бы — теплынь-то какая».
Нина все ей простила и радовалась за нее: «Вот ведь, может человеком быть! Без родни-то сердце онемело — вон чо, вон чо, как хлопочет. Как бабушка моя покойная. Не наглядится, не нарадуется на внука».
А хлопотать было ради кого. Невысок, но строен Костя, широкогруд, не шея, а медный лиственничный ствол, кудрявый, белокурый, зубы будто только что надраены, скулы аккуратны, крепки, весело глянцевеют от избытка здоровья, прямой, может быть, чересчур четких линий нос, глаза дымчатые, ласковые…
Костя отнесся к Нине с покровительственно-братской сердечностью: «Повезло бабушке на юнгу. Ниночка, давай помогу. Хлеб нарежу, разолью сам. Как успехи в учебе и личной жизни? В норме? Ну, молодец, порадовала краснофлотца. А то страну защищаешь, а сам все думаешь: как там Ниночка-то? Двоек бы не нахватала да от женихов отбилась. Есть женихи-то? Да-да-да, трави давай, отнекивайся. Ну, я их отважу, — задымились ленивой грустью Костины глаза, он погладил Нинины косы сильной тяжелой ладонью. «Ниночка, не мучь меня, Ниночка пойми меня, Ниночка, мне грустно без тебя», — пропел он и, не стесняясь Нины, не замечая ее, как не замечал бы сестру, стянул форменку, стянул тельняшку — открылась Нине белая, мощная, в лепных сгустках мышц грудь тихоокеанского моряка, и на ней золотистый пух…
— Полей мне, Ниночка. Только от души.
Нина зарделась, застигнутая не смущением, а впервые испытываемым удовольствием видеть белое, сильное мужское тело. Она засмеялась, взяла ведро с водой, ковшик и вышла во двор. Она смеялась и когда окатывала крутую Костину спину, наслаждаясь его охами, стонами, вскриками, вместе с ним переживала восторг под струями колодезной, тяжелой от донного холода воды.