Ферджи постоянно твердила ему, что священник–вдовец будит в большинстве женщин зверя.
— Просто потому, что им не хочется, чтобы бедный священник прозябал в одиночестве! — говорила она ему.
И я вынуждена была признать, что, возможно, Ферджи права. Посреди ночи то и дело раздавались телефонные звонки. Смятенных женщин вдруг охватывали нестерпимые угрызения совести, которые можно успокоить лишь немедленной исповедью. По мнению Ферджи, следовало посоветовать этим хамкам обратиться в католичество и бросить трубку. Но папа обладал особым талантом выслушивать собеседника. И следует сказать, в этом имелось определенное преимущество. Наша кладовка буквально ломилась от даров благодарных прихожанок. Пироги со свининой, варенье из диких яблок и айвы, приправы из зеленых помидоров, имбирные пряники и персики в бренди передавались через кухонную дверь в руки неизменно надменной Ферджи. Иногда дары оставляли на крыльце в корзинке, с коротенькой запиской. Вот мы и вернулись к моему происхождению. Дело в том, что именно так я и появилась на свет — меня нашли на крыльце в плетеной корзине.
Одним небесам известно, откуда и как я появилась! Разумеется, мама с самого раннего возраста рассказывала мне историю, которую я не уставала слушать, о том, как она пошла за молоком и нашла меня. И как она качала малютку весь день, дрожа от мысли, что кто–то придет и заберет меня. Я сама любила рассказывать эту историю, пока одна девочка в школе не скривила лицо и противным голоском не сказала:
— Это даже глупее, чем вранье об аисте. Ты бы лучше купила своей мамочке книжку про то, откуда берутся дети!
Этот случай произошел незадолго до маминой смерти. Она уже была больна. Я помню, как мама не уставала твердить, что меня любят не только они с папой, но и та неизвестная женщина, что меня родила.
— У нее были причины принести тебя нам, — говорила мама. — Иногда мне снится, как мы с ней сидим рядышком и дружески болтаем. У нее такое милое лицо.
Спустя примерно месяц после похорон мамы возобновились еженедельные собрания Женского хора. До конца летних каникул оставалась еще неделя, и я сидела дома, чувствуя себя не только несчастной, но и изнывая от скуки. Мою собачку по кличке Слюнявчик отправили с какой–то хворью в ветеринарную клинику, а заставить себя поиграть со своей старой подружкой, куклой Агатой Лентяйкой, я никак не могла.
Агату сделала мама, и у меня каждый раз от боли сжималось сердце, когда я смотрела на изогнутые вышитые бровки и носик–пуговку с четырьмя ноздрями. Поэтому, сидя по–турецки на полу прачечной и глядя в щель приоткрытой кухонной двери, я что есть силы вслушивалась в происходящее там. Разговоры Ферджи неизменно возбуждали любопытство, поскольку касались всего на свете: от того, кто в этом месяце вступил в брак, до того, кто попался на воровстве в местном супермаркете. Женщины с царственным видом восседали вокруг кухонного стола, и я высмотрела среди них новенькую. Худую особу с подбородком, похожим на рожок для обуви, и бровями как у несчастной Агаты.