У меня вырвался судорожный вздох.
— Бедная ваша мама. Ведь нет ничего хуже, чем…
— Она ни разу не позволила себе слабости. Ни разу не заплакала. Понимаешь, ей ведь надо было заботиться об отце. Он поседел за какую–то неделю. Знакомые думали, что знают его, что больше всего на свете папу интересуют хорошее вино и изящные жилетки. Но на самом деле смыслом его жизни были мы, дети. Да и сам он был вечным ребенком. Именно отец повесил в детской качели. Наш дом буквально звенел от смеха. Особенно заразительно хохотала Лилия. Совсем как ты, Тесса. Даже сейчас я иногда слышу… ее веселый смех, а затем крик… Но хватит об этом! — Гиацинта повернулась и подошла ко мне. — Это было очень, очень давно.
Она смеялась, а потом упала и умерла… Значит, Лилию не выгнали из дома разгневанные родители, узнав о ее беременности. Если только… если только она не вела себя настолько дерзко и вызывающе, что начисто все отрицала и кто–то в гневе подошел к ней сзади и столкнул девушку с лестницы. Я поежилась.
— Какая ужасная случайность.
— Да.
С чем Гиацинта соглашалась? С тем, что это было ужасно? Или с тем, что случайность?
Ферджи считает, что расспрашивать о чужом горе — все равно что копаться в чужой сумочке, но я не унималась:
— А Лилия была молода, когда это случилось?
— Разумеется.
Почему "разумеется"? Старые люди тоже падают с лестниц.
— Сколько ей было лет? — спросила я. Гиацинта взяла меня за локоть и вывела из комнаты.
— Пойдем. Не будем ворошить грустное прошлое. Шанталь уже приготовила обед, а потом, думаю, ты поможешь мне в саду с прополкой. Свежий воздух — лучшее средство от любых хворей.
Она не только не желала говорить о Лилии, но и последней фразой словно намекала, что я слишком задержалась в "Кельях". Я торопливо двинулась к лестнице, слушая объяснения Гиацинты о том, что поскольку и Страш, и Шанталь на вечер взяли выходной, то сейчас мы поедим плотно, а вечером обойдемся лишь холодными закусками.
После обеда, который прошел почти в полном молчании, — Примула была на удивление тиха и сосредоточенна, — я действительно отправилась с Гиацинтой пропалывать розы. Мы стояли рядышком на коленях, вгрызаясь тяпками во влажную землю, а солнце ласково пригревало наши спины. Я думала о милой маме. О тех давних временах, когда она работала в саду, а я сидела рядом и бросала камешки в детское ведерко. Как правило, когда я вспоминала маму, чувство утраты отзывалось лишь тупой болью, но сейчас оно напоминало свежую кровоточащую рану — будто чья–то безжалостная рука вытащила его на поверхность, подобно сорнякам, которые я выдергивала из земли.