— Тело, — отрезал Себастьян.
— Какое? — пан Штефан был кроток. И лишь взгляд его стал печальней.
— А какое есть? — встряла девица.
Это она зря. Оно, конечно, городок не то, чтобы большой, меньше Познаньска. Да и потише тут. Однако же смерти приключаются, не без того, даже без пьяных драк — а они-то в самом тихом месте имеют быть — но обыкновенные, по возрасту там, по болезни. И каждая ввергает пана Штефана в печаль.
— Панна Сокуловска преставилась давече… — едва ль не шепотом произнес он. И платочек, черным кружевом отороченный, приложил к глазу.
— Сколько ей было?
Панну Сокуловску Себастьян помнил смутно, этакую вовсе дряхлую старуху в мехах, окруженную внуками и правнуками, изо всех сил пытающимися доказать старухе любовь, к ней ли, к мехам ли или вовсе к немалому состоянию, нажитому еще паном Сокуловским.
— Сто сорок девять… трех дней до юбилея не дотянула.
— Пан Штефан, вот панна Сокуловска нам совсем не интересна, — Себастьян воздел очи к потолку и… и как-то раньше ему не случалось на местный потолок глядывать. А зря… определенно, зря… лепнина, оно, конечно, красиво и художественно, но мнилось, что художества эти вовсе не для мертвецкой.
Нимфы.
Фавны…
Винограды с амфорами, младенчики голые, лицезреющие непотребства, для младенческих глаз не предназначенные. И главное, все побелено, только белизна эта мало что скрывает.
Себастьян поспешно отвернулся, надеясь, что старший следователь маневру не заметит, а если заметит, то внимания не предаст.
— Или вот-с… — пан Штефан голосу разума не внял.
То ли не услышал.
То ли не поверил. У него, подозревал Себастьян, с этим самым голосом разума отношения давно уж не складывались.
— …аккурат доставили. Теплый еще. Прямо со станции-с… уехать собирался вечерним дилижансом, но не судьба-с… судьба, она у каждого своя… иная ждет за углом. Человек вот, представьте, идет, думает, что путь его прям и предначертание известно, — пан Штефан шаркающею походкой подошел к очередному столу, на котором, стыдливо прикрытое — никак для гостьи, обычно-то пан Штефан этакими глупостями не занимался — белой простыней возвышалось тело. — А тут судьба из-за угла…
— …как выскочит, — не удержался Себастьян, изо всех сил стараясь не пялится на потолок. А распутные нимфы, словно только и ждали моменту, чтобы оконфузить воеводу, так и лезли в глаза.
— Зря вы шутите, — пан Штефан произнес сие с немалой укоризной. — Никогда не угадаешь, где и как кончину свою встретишь…
И простынку сдернул.
На покойника Себастьян глянул — все ж лучше покойник, чем это, прости Вотан, искусство прошлых дней похабное — и застыл.