Отчет… отчет, еще недавно представлявшийся занятием найскучнейшим, вдруг обрел некую тайную привлекательность. А что, тихие бумаги, сиди, перекладывай, пересчитывай количество краж, разделяючи на карманные и квартирные… ограбления же… убийства, которые случались-таки, но большею частью по пьяному куражу…
— Вы по делу? — устало поинтересовался Себастьян.
— Конечно, — панна Гуржакова замахнулась на Мимирова ридикюлем. — А вы обождите…
— Я уже ждал!
Тот, не привычный к подобному обхождению, засопел. А оттопыренные округлые ушки раскраснелись.
— Ничего страшного, подождете еще, — отрезала панна Гуржакова. — И вообще, в приличном обществе дам принято пропускать вперед…
И ткнула зонтом в обширное брюшко Мимирова. Зонт был дамским, кружевным, но в руках генеральши гляделся оружием грозным. А может, сам ее вид, решительный весьма и явное, читавшееся в каждой резкой черте лица желание поскандалить, впечатлили Мимирова, заставив отступить.
Себастьян меж тем отворил дверь.
Распахнул.
Поморщился: на столе стояла белая коробка, перевязанная шелковой лентой. Коробка была высока, узорчата, а пышный алый бант не оставлял ни малейшего шанса, что оная коробка не привлечет внимания Мимирова. И тот, разом забывши про панну Гуржакову, проскользнул в кабинет.
От, лихо… поперед Себастьяна, от этакой наглости слегка онемевшего.
— Значит, подношения принимаете? — поинтересовался Мимиров, ткнув в коробку мизинчиком.
— Нет, — Себастьян дал мысленное обещание отыскать доброхота, который этакий подарочек ему оставил и лично объяснить, отчего новое начальство сюрприз не оценило.
— Как же… как же… — Мимиров дернул носом. — Сперва пирожные… потом коньячки… а там уж и конвертики… будьте уверены, я молчать не стану.
Вот в этом Себастьян совершенно не сомневался.
Сегодня же напишет кляузу в Познаньск. И про коробку злосчастную. И про коньячки придуманные. И про конвертики… хоть и вправду бери, чтоб не так обидно было.
— Вотан милосердный, — панна Гуржакова ткнула кляузника острым локоточком в бок, — да что вы за глупости тут вещаете! За между прочим, наш воевода честнейший человек.
— Не человек, — на сей счет у пана Мимирова имелось собственное мнение.
— Человек!
А вот панна Гуржакова оказалась не способна к восприятию каких-то там мнений, которые имеют наглость отличаться от ее собственного.
Дочка ее, просочившаяся в кабинет, воззарилась на Себастьяна. Смотрела она печально, обреченно даже, и он не выдержавши, взгляд отвел.
— Деточка, — панна Гуржакова опомнилась и, подхвативши дочь под локоток, подтянула ее к Себастьяну, подтолкнула и с такою силой, что девица едва не упала. Верней, упала бы, не подхвати ее Себастьян. — У тебя же дело к воеводе…