— Он самый… на кухне вечно крутится… наши его привечают, ласковый… в прошлом году две кухарки подрались из-за него, так обеим расчет дали. Вот.
Лизавета покачала головой, выражая то ли сочувствие пострадавшим, то ли недоумение: было бы из-за кого драться.
— Только он еще вчерась отбыл… — Руслана помогла одеться и волосы заплела в пышную легкую косу. — Сама видела, как он коня седлал…
И разом спохватилась.
Покраснела.
Верно, вспомнила, что на конюшнях здешних ей делать было совершенно нечего.
— Я… мне… там один… очень хороший… только дядюшке не говорите!
— Я-то не скажу, — Лизавета была честна, поскольку, во-первых, не имела привычки к доносительству, а во-вторых, знать не знала, где Русланиного дядюшку искать. — Только… ты осторожней, а то ведь мужчины всякие бывают…
Руслана покраснела сильнее, гуще и тихо сказала:
— Тошенька хороший… он за царевым жеребцом ходит…
Это, несомненно, было отменнейшей рекомендацией. Вот только… Лизавета глянула на девушку, упрямо поджавшую губы: без толку. Что бы ни было сказано, не поймет.
Не услышит.
А ведь и Марьяшка ее же лет и ума у нее, тут обманываться не стоит, не больше. Даже не в уме дело, а в опыте жизненном, который самой Лизавете достался — к счастью, не той ценой, которая привела бы ее в неприличный дом, но лишь слезами горькими.
Слезы что, пролились и забылись.
А честь она сберегла…
…знать бы еще, зачем. Может, позже, ставши старой девой, она еще пожалеет о том своем благоразумии, но…
— Веди уже, горе… и… будь осторожна, — Лизавета коснулась атласной ленты и вздрогнула. — Во дворце неспокойно…
Стрежницкий маялся.
Большей частью, болью. Целитель, зараза этакая, издевательски сообщил — и не скрывал удовольствия, что сказать, Стрежницкого при дворе не жаловали — что более сильное заклинание применить никак невозможно. Контуры нарушатся, и тогда он не берет на себя ответственность за восстановление нервной ткани, которая и без того восстанавливается плохо.
Радоваться должен, что вообще живой, что пуля вошла в глаз, да в голове и застряла, видать, у Стрежницкого и вправду мозг закостенел.
И вообще, сам виноват…
Это Стрежницкий понимал, как никто другой. Предупреждали же… и Михасик, и собственное чутье подсказывало, что неладно с этой дуэлью. И спалось дурно, опять яма привиделась, только на сей раз земли поверх набросали столько, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он и очнулся ото сна растерянным, уже понимающим, что день будет на редкость поганым. Правда, оказалось, что и близко не представлял, насколько на самом деле поганым.
Сволочь.