Басурман легко пересек сад, и огромные волкодавы не посмели приблизиться, чуяли, что не справиться им с человеком, в котором изрядно было крови звериной. Впрочем, о том Басурман предпочитал не распространяться. Он, выпустив когти, с легкостью вскарабкался по плющу и, уже забравшись на балкончик, вновь свистнул.
— Да слышу я, слышу, — пробурчал надворный советник Истомин, позевывая. — Чего разошелся?
— Мало ли, — Басурман окинул фигуру старого приятеля насмешливым взглядом. — А я гляжу, тебе чины на пользу пошли… ишь, с каждым разом все солидней и солидней выглядишь.
— А ты, как был оборванцем, так и остался…
— Кому-то ж надо…
— Выпьешь? — из-под полы халата надворный советник извлек флягу. — Отменнейший коньяк…
— Воздержусь. Сам знаешь…
…та, иная натура, была слишком уж жива, а потому требовала неустанного контроля, ибо попусти и… всякое случится. В прошлом и случалось, и тем Басурман не гордился.
— Знаю, знаю… ишь ты… а будто и не стареешь. Кровь?
— Кто ж знает… старею… скоро отойду.
— Насколько скоро? — Истомин, хоть и гляделся этаким изнеженным барчуком, а слушать у мел, и главное, слышал правильно.
— Может статься, что и на днях… на от. Моим сунули, чтоб по городу разнесли. Я особо ретивого попридержал, да только, чую, тем, кто им платит, не по нраву придется. И мои многие шумят… волчата подросли…
— Не удержишься? — Истомин листочек взял, очочки на нос напялил, пробежался взглядом и сплюнул. — Вот же ж…
— Не знаю. Попробую, но… чую… полыхнет скоро. Если вдруг…
— Не переживай. Позабочусь. И об этих тоже… может, тебе того… сгинуть куда?
Сгинуть-то можно, только вот свои ж не поймут, случись возвращаться, многие это исчезновение припомнят… нет, надобно иначе. И Басурман покачал головой.
Взяли его у самого Марушкиного дома, где ждали, и это было плохо: стало быть знали и про Марушку, и про дочку. Он сперва почти поверил, что это обыкновенные пьянчужки: пахло от них самогоном, терпко, резко. И пожалуй, именно эта резкость и насторожила.
Басурман остановился.
Шагнул было назад.
И получил удар в спину. Клинок пропорол и старую куртейку, к которой вор привык за годы, и рубаху, Марушкой шитую, вошел в бок, разворотивши печенку. А второй и под ребра.
Он и осел мешком…
…чтобы прийти в себя от холодной воды. Тело, изменившееся, не желало умирать. Оно само затянуло смертельные для человека раны, одаривши лишь болезненной судорогой. Басурман опустился на дно реки, илистое, грязное, сохранившее немало тайн, и там уже, извернувшись, разодрал путы, к которым привязали каменюку.
В груди жгло.