Да и силы, пусть и отцовской дурной крови, не бесконечны. И он оттолкнулся, поплыл, а уж после, вынырнув, затаился, благо, ночь стояла подходящая, черная, что кофий, до которого Басурман охотником был. У моста скинули. И хорошо. Он прижался к осклизлой опоре, вслушиваясь:
— И чего теперь? — этот голос он узнал. Войня, из молодых, да рьяных, вор удачливый, но рисковый чересчур, за что и пострадает, мниться.
— Теперь покажи всем перстенечек…
Басурман пошевелил обрубком мизинца. Ничего, отрастет через годик-другой… а может, и к лучшему? Войня не смолчит, похвастает, что одолел старого волка, решит, что на место его сядет, да только, небось, не подумал, что этаких желающих множество сыщется. И если Басурмана побаивались откровенно, — слухи про таланты его ходили самые разные, а неверующих он скоренько разубеждал, стоило клыки показать — то Войня был обыкновенен.
А значит, недели не пройдет, как получит он в бок перо.
Или свинчаткою в голову…
Впрочем, Басурману ли с того переживать? Он пощупал бок. Раны затягивались стремительно, но вместе с ними приходил голод. Наклонившись, он похлебал водицы. А Таранька, оказывается, не просто мелкий домушник, но подлюка отменнейшая… проследил, подговорил.
— И главное, тебя поддержат…
…дружку старинному о переменах сообщат к утру. У него свои пригляды имеются, а вот к Марушке поспешать надо. Если знают про нее, то не оставят в покое. Басурман и поспешал, впрочем, не настолько, чтобы упустить огромного дворового кобеля.
Вкус чужой крови привел в чувство.
Басурман, почти не жуя, заглотил жесткое собачье сердце, икнул и побег. Марушка, конечно, не обрадуется, этаким его завидя, но времени нет, уходить надобно. И кольнуло вдруг: а вот же оно… помер Басурман, и нечего ему возвращаться. А стало быть, самое время убраться куда-нибудь к берегам южным, может, франкским. Помнится, всю жизнь мечтал на мир поглядеть.
Поглядит.
И домик прикупит в каком карамельном франкском городке… выдаст себя за купца отставного или же еще кого… главное, что пришло оно, время жить.
Соломон Вихстахович домой вернулся в пресквернейшем настроении. И пиджачишко новый сымал, в пуговицах путаясь и ворча, что понашивали их, чтоб денег снять. Бросил на стул, а ботинки, вместо того, чтобы, как оно повелось, поверху куском войлока пройтись да гуталином, сберегая кожу, просто в угол кинул. Прошел, что медведь, вздыхая и приохивая, и плюхнувшись в кресло, огляделся.
На дочерей.
На сына, который к поступлению готовился, ибо случилось невероятное — проснулся в невзрачном с виду парнишке дар, пусть и не зело яркий, но… магов до того в семье не водилось, а потому Додиком гордились все. Софочка вот только переживала, как он будет, в том университете, там же и кормят плохо, и родителей пускают лишь по дням особым.