Какое здоровье?
На кой ляд ему здоровье-то сдалось? В последнее время накатывала престранная тоска, хотелось то ли напиться, то ли подраться с кем, то ли и то, и другое разом, а еще чтобы шлюхи с цыганами вокруг. Но Стрежницкий порывы души сдерживал, крепко подозревая, что, если девицы поведения нетяжелого во дворце сыщутся, то с цыганами тут всяко сложнее.
А драк пустых и вовсе не поймут.
Да и куда ему…
Он вот едва-едва до двери добрел. И то на упрямстве чистом, а добредши, осознал собственную неправоту. Ему бы позвать кого, велеть, чтобы до постели донесли и уложили, укутали одеялом пуховым, поднесли молочка с медом, как матушка когда-то в той, другой жизни, которая ныне если и вспоминалась, то редко и не к месту.
А он сел у стены, головой о нее ударился и глаза закрыл.
Мутило.
Но звать на помощь не позволяла гордость. И главное, глаз дергало так… нехорошо дергало, будто вогнали внутрь штырь раскаленный и он головушку до самого черепа пробил.
— Что? — она появилась, хотя Стрежницкий отчетливо осознавал, что быть того не может и не должно, что все есть бред или, если по-научному, галлюцинация.
— Дурак ты, — сказала галлюцинация и по волосам провела. Прикосновение было таким явным, теплым, что он поневоле за рукой потянулся. — Как есть дурак… я ж тебя любила…
— И потому своим доносила?
Она пожала плечиками: мол, что тут скажешь. Война — дело такое…
…не женское.
А она была женщиной, Марена, прозванная Лисицей. Темный волос. Острое личико. Глаза яркие, что твое небо. Ей непостижимым образом к лицу была и та нелепая одежда, в которую приходилось рядится, и короткие, обрезанные криво, волосы. Она курила сигаретки, не чураясь солдатских самокруток, которые порой набивали лебедою и вовсе пылью. Она смеялась громко, в голос и стреляла, почитай, лучше многих.
Знала тропы там, в Озерном крае.
И вела по ним… выводила… его выводила, а прочих заводила. Хитрая…
— Ты был совсем еще мальчишкой, — вздохнула она, усаживаясь рядом. Поинтересовалась с любопытством: — Сильно болит?
— Изрядно, — с галлюцинациями притворяться нет нужды, они свои, проверенные. И потому Стрежницкий лишь вздохнул.
— Мне тоже больно было, когда ты меня вешал…
— А когда ты моих людей на убой послала?
— Не тебя же…
— И меня бы послала. Просто… чего ждала? Когда я до Вышняты дойду?
— Значит, все-таки с ним встретиться должен был? — нисколько не удивилась галлюцинация. От нее пахло ромашками и лесом, болотом — самую малость. А еще сеном, конским потом и костром. Землею сырой, которая проминалась под конскими копытами и ямины хранила долго, бережливо. — Честно говоря, не надеялись, знали, что ты с городскими связь держишь. Вот нужно было понять, с кем…