— А австры как?
— Никак… нам с ними связываться особого резону нет. У них свои дрязги… потребуют поддержки, втянут, а после и виноватыми сделают. Так что, лучше уж кого своего взять…
Лешек кивнул: спорить с матушкой, вздумавшей его женить, себе дороже.
— Стало быть… пиши… девицы от восемнадцати до… до двадцати пяти… старше смысла нету, а моложе — еще дети, в голове пусто, а сердце, что море в ветреный день, куда ветер подует, туда и скачет… с даром непременно…
Лешек вытащил из секретера лист.
— Не сговоренные… ни к чему нам те, кто обещания легко рвет… разве что сговор распался не менее, нежели за три месяца до… придумаешь, как это красиво подать. Девицы… проверять девичество будет целитель. Пусть напишут большими буквами, дабы скандалов после не вышло…
Она постучала ногточком по расписному блюдцу.
— Что еще… собой хороши, манерам обучены. Норовом мягки… и пусть там уж Митюшенька постарается. У него есть специалисты, которые чего хочешь напишут…
Императрица задумалась.
— А наградой… наградой… скажем, звание первой красавицы Арсийской империи… и в доказательство того — венец драгоценный из моих рук. Той, что второе место — ожерелье… ну и за третье — серьги. Так оно интересней будет… найдете в сокровищнице что-нибудь подходящее. Ах да, и еще напишите, что все три девушки получат место при дворе…
Лешек кивнул.
И кляксу попытался стереть, да не вышло.
— А почерк у тебя по-прежнему отвратительный, — со вздохом констатировала императрица. — И вообще бестолочь ты…
…пусть так. Зато свободная.
Во всяком случае, пока.
Ныне, разложивши снимки по порядку, Лизавета Гнёздина, девица совершенно неприличых для девичьести своей двадцати четырех с половиной лет, благородного сословия, вынуждена была признать, что особенно хорошо вышла задница. Оно, конечно, радости с того немного, поелику цензура заднице, пусть и чиновничьей, и снятой не без толики художественного таланту, не обрадуется. Да и не увидит, ибо Соломон Вихстахович при всей низкости своей натуры, по мнению многих, обусловленной исключительно принадлежностью к подлому сословию, склонности к эпатажу и любви к деньгам, был человеком весьма осторожным. И пусть подцензурному дьяку он исправно кланялся, что окороками, что гусями, что обыкновенными конвертиками, которым дьяк радовался куда больше, нежели окорокам с гусями, однако вот…
Нет.
Не напечатает.
А жаль, ибо задница и вправду хороша. Кругленькая, аккуратная, степенная где-то даже. И выразительности в ней куда поболе, чем в ее, так сказать, обладателе. Вон, даже любовника своего целует с физией преравнодушнейшей, будто не к живому человеку, но к знамени прикладывается.