— Чушь какая, — фыркнула Авдотья, берясь за куриную ножку. И вцепилась в нее зубами с немалым аппетитом. — Булевской сорок скоро… и любовников у нее трое… небось, нашлось бы и для князя местечко.
— Да что вы такое говорите!
— Правду, — пальцы Авдотья предпочитала облизывать. И видя удивленный взгляд соседки, лишь пожала плечами, пояснив. — У меня гувернантку татары украли… а после еще из пансиона выгнали.
— Оно и видно, — веснушчатая потеряла всякий интерес.
Авдотья же задумалась, правда, жевать не прекратив. И вот интересно, ее кузина сидела куда ближе к высокому столу, тогда как саму Авдотью устроили едва не у дверей… с чего бы?
— Нет, быть того не может, — сказала Авдотья, все ж подбирая салфетку с монограммой. — Уж точно не из-за княгини… царь не дурак, чтобы из-за какой-то потаскухи верного человека лишаться… тут другое… да и князь… он кого помоложе выбрал бы…
— Можно подумать, ты знаешь… — не утерпела соседка.
— Знаю. Он к папеньке частенько заглядывал…
— Да? — Авдотье определенно не верили. Соседка ткнула вилкой в листок и поинтересовалась: — Чего ж тогда он не сговорился? Или… папенькиных денег не хватило, чтобы тебя кто замуж взял?
Авдотья покраснела.
А потом тихо ответила:
— Я не хочу, чтоб меня за приплату брали… а князь… мы с ним не уживемся. Характер у меня поганый, прямой… я этого, чтоб с переподвыпердом, не больно люблю… а он иначе не умеет.
…Гостомысл Вышнята за прошедшие годы прибавил весу изрядно и обзавелся окладистою густою бородой, которую расчесывал надвое, каждую половинку скрепляя кольцом. Смуглокожий, с лысиной обширной, украшенной пятеркой старых шрамов, он гляделся диковато и даже, по мнению многих придворных дам, откровенно жутко. Он, некогда славившийся своей неприхотливостью, ныне вырядился в шелка и бархат. Особенно смущала придворных крупная бледно-розовая жемчужина, вдетая в хрящеватое ухо.
И пряжки с топазами.
— Здравствуйте, матушка… — Вышнята глядел на императрицу, подслеповато щурясь. И было видно, что неуютно ему в этой полутемной комнатушке, более годной для слуг, нежели для особ высокого звания. Что с того, что стены малахитом выложены, а бюро и вовсе драгоценными камнями инкрустировано.
Тесно же.
Душно.
— Бросьте, князь… какая я вам матушка, — золотая змеиная коса соскользнула на пол. И императрица подала руку тому, кто некогда клялся свернуть ей шею.
Пожалуй, скажи это кто другой, не сносить бы ему головы. Однако корона была многим обязана Гостомыслу, и потому отделался он строгим выговором, а дальше…
— Что было, того не исправишь, — князь крякнул и рученьку принял, осторожно, двумя пальчиками. — Уж простите… дурак был… и не за себя болел. За сестру… у вас сестры есть?