Наблюдателен.
И собой хорош тою сахарной красотой, которая в сердцах девичьих находит горячий отклик. Думать об этом почему-то было неприятно, но Димитрий давно уж приловчился разбираться с неправильными эмоциями. И тут отмахнулся.
— Есть задание, — сказал он, окинувши придирчивым взглядом фигуру Стрежницкого. Тот ко вниманию начальства высокого отнесся без пиетета. Ишь, раскинулся в кресле, будто стоит оно не в кабинете чужом, но в родовом особняке…
…впрочем, от того особняка, поговаривали, осталось три стены да подвал, вина из которого еще при первой волне бунта вынесли то ли мятежники, то ли сам управляющий, воровство прикрывая.
Было тогда Стрежницкому лет мало, но урок он усвоил.
И смуту не забыл. Сполна хлебанул кровавого винишка, а потому обыкновенное не брало более. И знал он распрекрасно, что такое голод, холод и страх. А потому служил не за деньги, вернее не только за них.
— Надо присмотреть за одной девицей… понять, что она такое, — Димитрий подавил желание отправить Стрежницкого восвояси.
Высок.
Статен. Волос золотой, глаз синий. Черты лица правильные, пусть и несколько тяжеловатые. И лет его немалых не дашь, даром, что маг, хоть и средненький. Шрамик на щеке и то внешности не портит, но будто придает дополнительного лоску. Да… если рыжая устоит, то с нею точно не все в порядке.
— Насколько… плотным должен быть присмотр? — поинтересовался Стрежницкий. И вновь кольнуло: никогда-то он не протестовал, никогда-то не возмущался, никогда не просил иной работы, покорно играя грязные подловатые роли.
И всякое за ним водилось.
Но ничего, жил как-то… и неплохо, сколь Димитрий знал, жил.
— Сам решишь… главное, держись рядом.
Димитрий поймал себя на мысли, что не способен внятно объяснить, что именно ему не дает покоя.
— Не обижай, — попросил он. — Может… она и не при чем… просто… мутно все.
Стрежницкий кивнул и сказал:
— Мне вызов бросили…
— Кто?
— Боровецкий… бестолочь…
— Из-за чего?
— Да глупость… — Стрежницкий постучал пальцем по подлокотнику, что выдавало сомнения, им испытываемые. — Совершеннейшая… мы с ним столкнулись. Совершенно случайно… и я наступил на ногу. Извинился. Честно извинился.
Он раскрыл ладонь и коснулся белого пятна — ожог почти удалось вывести, но вот это пятно осталось — и произнес:
— Нормально извинился… а он начал наседать… обозвал идиотом. Хамом. Сволочью…
Любопытно.
— Старший? — уточнил Димитрий. Боровецкие — род старый, но отличавшийся редкостным благоразумием.
— Младшенький… я его, честно говоря, впервые увидел… не хотел влезать. Я помню…
Димитрий кивнул: да, сам он некогда просил Стрежницкого попридержать норов и шпагу, которой тот владел исключительнейше.