И окинувши Лизавету насмешливым взглядом — почудилось, видит он всю ее, вместе с тайнами и мелкими прегрешениям — добавил:
— Обеим.
В покои их провожали казаки, а вел все тот же мрачный лакей, который лишь тяжко вздыхал, должно быть, сетуя на нынешние нравы, распущенность молодежи или погоду, что тоже не задалась. Главное, что дело он свое знал, и по пути Лизавета не встретила ни одного человека.
И вот как такое возможно?
— Ох ты ж, — Авдотья поправила кольца потяжелевшей змеи, которая теперь обвивала ее шею янтарным ожерельем. — К нам как-то приезжали балаганщики… и там девка одна со змеями танцевала. Только у ней, небось, поменьше…
— Тяжело? — Лизавета прикидывала, хватит ли у нее смелости прикоснуться к змее.
— Выдюжу… небось, не тяжелее чем… — она смолкла и с неожиданной робостью поинтересовалась: — Посидишь? А то ж… одной… будет в голову всякое лезть.
— Посижу.
Поселили ее в покоях куда как более просторных, нежели Лизаветины. Сопровождение осталось снаружи, лакей и вовсе, осведомившись, не нужно ли чего, исчез. А Лизавета вот осталась.
Осмотрелась.
И гостиная хорошая, просторная с преогромным, в пол, окном. До того Лизавета подобные лишь на картинках видела. Легкие портьеры, светлый пол. И мебель белая, воздушного вида. Впрочем, Авдотья на козетку рухнула отнюдь не картинно, юбки задрала и, зажмурившись, поскребла ногу:
— Что б вас… поможешь раздеться? Не люблю я эти платья… а вызвать кузину и волосья повыдергать… не позволят.
— Почему?
— Потому, что ничего-то этого не было. Посиди-ка тут, дорогая, — это было сказано змее, которая безропотно перебралась на ту же кушетку, свернулась искристым шаром. — Потому что, узнай кто, скандал будет. А нашим скандалы без надобности… про конкурс, небось, все газеты пишут… а тут одна сбежала, вторую отравить пытались.
Лизавета вынуждена была признать, что в этом своя правда.
— И думаю, что не сбежала она…
— Не сбежала.
Лизавета вздохнула и решилась: может, оно и не слишком разумно было, только нечаянная тайна грызла изнутри:
— Убили ее.
— Да? — Авдотья не слишком удивилась, повернулась спиной и спросила: — Так поможешь? Извини, но…
— Помогу.
Ряд мелких, обтянутых шелком пуговок казался бесконечным. И ведь давно уже вышли из моды и юбки пышные, и тесные корсажи, золотом расшитые столь плотно, что и сама ткань казалась литою.
— Оно к тому шло, — Авдотья молчать категорически не собиралась. — Слишком много она говорила…
— О чем?
— Обо всем… о том, что род их достоин большего… что скоро грядут перемены… небось, опять бунтовать станут.
— Кто?
— Кто ж знает. Папенька говорит, что люди, они порой совсем дурноватые бывают, и какая бы власть ни была, найдут причину недовольство изъявить… раз так, то точно бунтовать будут… император вот приболел… императрицу тут не любят крепко. Уйдет он, и она не задержится… цесаревич… мне говорили, что он головой скорбный…