— Спасибо. Не могу я есть. Не до еды мне.
— Нельзя так. Беда бедой, а есть надо.
Пришел Элендей.
— Вернулся? — сказал он, обеспокоенно вглядываясь в Тухтара. — А здесь несчастье. Сказал брату. В ус не дует. Пиво хлещет с Каньдюками. Дом они помогают ему строить. Не дом — гроб сколотят. Виноват братец. По глазам заметно. Как у блудливого кота. Вина мне налил. Уважаю, мол. Я и в руки не ваял. На крови оно настояно. «Что, в память дочери пьешь?» — спросил. Распыхтелся. Пусть фырчит. Зло не клей, не прилипнет. Сэлиме плачет, а папаша радуется. Ух, зверюга! Хотел я ему медаль к морде привесить, да руки не стал марать. Успею еще! Были со снохой у Елисы. Да что толку! Ревет белугой — и все.
— Кто увез?
— Имени на снегу не пропечатал. Один след в семидесяти семи следах. Попробуй разыщи. Не дальние, конечно.
— Нямась?
— Сам так думал сперва. Да вспомнил, видел его. Когда стемнело. Шел. Пыхтел. Брюхо волок… Садись.
Элендей налил в чашку водки:
— Пей.
— Ни капли не стану.
— Ну-ну! Сегодня можно. Сил прибудет. Да и мозги шевелиться лучше станут. Подзаправимся — и в поход. Счастье не цыпленок, его не высидишь.
Когда они отправились на поиски, луна стояла высоко, почти в самом зените. Туман поредел, стал голубоватым. Громко поскрипывали полозья. Неторопливо трусила лошадь. Правил Элендей. С облезлого воротника его тулупа свисали сосульки. Тухтар укрылся стареньким чапаном. Молчали. Что говорить — у обоих одинаковые думы.
В Куржангах спросили в двух местах, не играют ли где свадьбу. Ответили, что нет. Кое-где пьянствуют, но просто так, ради праздника. Об умыкнутой невесте никто не слыхал. Если бы случилось такое, то все бы знали об этом, деревушка совсем малюсенькая.
Двинулись дальше. Теперь нужно перевалить Тангежекскую горку, до которой версты три, потом спуститься — и будут Хорновары. Дорога пустынная. Вокруг снег, снег. Голубеет, искрится под лунным светом. Под уклон лошаденка пошла живее. Въехали в Хорновары. Но и здесь никто не слыхал о Сэлиме.
Куда теперь держать путь? Дальше деревня за деревней, жмутся зябко околица к околице Шигали, Тованьель, Саплок, Начаруби, Голодные Турандаши. И везде в ответ на расспросы короткое: «Нет».
Направо Чувашский Улгаш. К рассвету до него добрались. Но и здесь все тот же ответ.
Опять бескрайние заснеженные поля. Ветер безжалостно обжигает лицо, захватывает дыхание, пробирается под ветхую одежонку. Леденеет кровь, коченеет тело. Ослепительно сияет снег, слезятся глаза. Зарылись в сугробы деревеньки. Только трубы торчат. Вот Заплаты, а рядом Плошино. Названия-то какие, услышишь — сердце щемит. Холод, безмолвие, снег, тоска… Во рту с самого выезда ни крошки. Около двух суток не опали уже, а глаза все смотрят, вглядываются в белизну, словно Сэлиме просто заплуталась в поле, а не похитили ее…