Через три дня после проводов масленицы в поздний, глухой, безлюдный час еле слышно, по-воровски, скрипнули дубовые, сработанные на долгий век каньдюковские ворота. В дверь между створками протиснулся сам Каньдюк. Лохматая черная шапка надвинута на самые глаза, воротник черной дубленой шубы поднят. Старик быстро огляделся, резко махнул рукой в кожаной рукавице.
Ворота распахнулись, и на улицу вышла запряженная в черные блестящие санки лошадь. В санках — Нямась с матерью.
Каньдюк заглянул во двор и, точно гусак, прошипел:
— Шевелись! Чего застрял!
— Не идет она никак, — донесся в ответ приглушенный голос Урнашки.
— Не ори ты! — вздрогнул Каньдюк и снова осмотрелся.
Урнашка с трудом вывел из ворот бурую, с большим тяжелым выменем корову.
— Гони быстрей! Спишь на ходу!
С усилием сгибая ноги, обутые в валенки с голенищами до самых бедер, Каньдюк вперевалку подошел к санкам, тяжело покряхтывая, уселся.
Тронулись. Всю дорогу озирались. Чуть заскрежещут по обледенелому насту полозья с подрезами — вздрагивают. Обогнали Урнашку. Подъехали к покривившимся воротам Шеркея.
— Слушай меня, Нямась, — повелительно прошептал Каньдюк. — Если бы ты взял по согласию, то тебе не нужно было бы вылезать из санок. А сейчас ты сам должен открывать ворота. Лошадь поставь под навес, распряги, привяжи хорошенько. Оборвет, пожалуй, поводья да убежит. Так что постарайся. Покрепче, понадежней. И корову тоже. Скажи Урнашке. Ты, старуха, лампу неси. Керосин только не расплескай. Остальное я сам возьму. Ну, с богом!
Нямась растворил ворота, ввел под уздцы лошадь. Каньдюк вылез из санок, помог выбраться жене. Старики подождали, пока управятся со своим делом Нямась и Урнашка. Потом все вместе, стараясь не скрипеть снегом, двинулись к дому.
Не успел Каньдюк постучать, как в сенях послышались шаги.
— Кто там?
— Те, кого ждали, сват Шеркей.
— Так, так, я сейчас…
Громко загремел упавший на пол засов. Дверь со скрипом открылась.
— Входите, входите…
— Ну-ка, держи. Помоги нести.
Вошли в избу. На шестке волчьим глазом мерцал огонек. Маленький язычок пламени вздрагивал на кончике ниточки, опущенной в пузырек с маслом. Чтобы освещалась не вся изба, около пузырька поставили заслон.