Все поголубело с краев.
Может, это эффект освещения ресторана?
Стоп. Мы точно обедали в «Голубом морском гриле» или я выдумал наше второе свидание? Из сегодняшнего дня все как будто подернуто бледной пленкой воды. Когда за окнами наступил вечер, стены зала отодвинулись в тень, будто превратились из светлого озера в глубокий океан.
Помню, твое платье очень шло к глазу, и мы оба были в синем.
Это правда или нет?
Наверное, рассудок цепляется за память о нахлынувшей любви, о погружении в светлейшие на земле воды?
Одно я знаю наверняка: в тот вечер и в последующие я все больше влюблялся в тебя, Ханна. Меньше чем за лето чувство стало настолько сильным, что остальной мир померк. Вскоре осталась ты и только ты. То лето мне запомнилось сияющим, бесконечно голубым.
МЭТЬЮ
С чего начать?
Видимо, с того, что я жалею, что не написал это письмо в камере и не отослал двадцать три года назад после того, как ты посетил меня в последний раз. Я понял, насколько тебя задело, что я совершил это с Ханной Дженсен без всяких причин. Разумеется, если бы ты мог прочитать письмо сейчас, то убедился бы, что причин на самом деле не было, а если были, то недостаточные.
В первое посещение, когда ты сидел напротив меня за тюремным столом, а вокруг царила обычная суета дня свиданий, ты спросил, зачем я это сделал. Я ответил, что конкретного объяснения нет. Прости, солгал. Не хотел, чтобы ты узнал все, что случилось. Не тогда. А вот теперь не возражал бы, но ты не поймешь. Твоя сердцевина больше не способна что-либо понимать – даже в лучшие дни, которых становится меньше и меньше.
Как было бы здорово вылечить тебя, обратить распад вспять.
Ты был первым человеком, которого я по-настоящему любил. В большинстве случаев я не ищу смыслов, но это что-то для меня значит. Я люблю тебя и буду любить всегда.
Тебе известна только половина из того, что я совершил. А что бы подумал, если бы знал остальное, то, что мне хочется рассказать тебе? Как бы поступил? Остался бы со мной? Помнить, что на свободе есть человек на моей стороне, – это помогло бы мне в опаляющей внутренней борьбе в первые два самых трудных года. А в том месте надо бороться.
Кроме меня, все целиком знал лишь один человек – Ханна.
В этой истории таится больше, чем видно на первый взгляд.
Но я намерен с самого начала прояснить кое-что. Это письмо – не способ защиты. Я ни в коей мере не пытаюсь оправдать или преуменьшить то, что совершил с Ханной Дженсен в 1982 году. То, что я сделал, – неправильно, в этом нет сомнений.
Однако реальность такова, что в любой истории есть не только черное и белое. Правда редко двуцветная, она – калейдоскоп. И у меня есть тоже своя правда.