Нож Патрик нашел воткнутым в спинку кожаного кресла, из длинного пореза вылезла пушистая белая набивка. В тот день он пользовался этим ножом, чтобы срезать пласт мяса с половины бараньей ноги.
В ту ночь, когда жена испортила кресло, Патрик совершил ошибку – повел себя с ней слишком напористо. И теперь не хотел повторить ее. Надо было избавить жену от кошмара тихим уговором, чтобы не превратиться в персонажа ее сна.
Отбиваясь ногами от одеяла, она почти освободилась.
– Это Патрик, Пэтч, и никого больше.
Жена сбила на лоб ночную маску и моргнула на лампу.
– Что такое? – тихо спросила она, но все еще испуганно.
– Это я, дорогая, ничего не случилось.
– Что я наделала?
– Ничего. – Патрик погладил ее по руке. – Ровным счетом, ничего.
Жена вздрогнула, но не отпрянула. Лицо напряженное, здоровый глаз широко открыт и моргает.
– Ничего не случилось? Что я говорила?
– Ничего, – успокаивая и уговаривая, ответил он.
Жена нахмурилась и потянула ночную маску вниз.
– Где-то была ручка. Я потеряла ручку.
– Утром найдем. Сейчас нечего писать.
– Ручку от кроличьей клетки, глупый! – вздохнула она. – Снег так и валит.
– Тихо… – Он погладил ее по волосам. – Спи.
– Обещай, что не позволишь ему сделать мне больно. – Она устроилась под одеялом. – Даешь слово?
– Тихо…
Утром жена помнила только, что кричала, но не слова. Однако Патрик все равно не мог ей лгать. Как он мог дать жене слово, которое уже нарушил?
– Спи, Ханна, – повторил он и погладил ее по волосам.
Утром в четверг они об этом не говорят, только обсуждают дела друг друга и строят планы на выходные. Жена случившегося не помнила, а Патрик не хотел ей напоминать. Только не сегодня. Она забыла кое-что еще, и он ждал, когда она раскроется солнечному свету. Каждый новый день начинался для Ханны с постепенного пробуждения – сорока минут нетвердого сознания, пока медленно рассеивался окутывавший ее туман.
Это ее состояние Патрик называл грогги. Все равно что жить с пьяным моряком. Ханна спотыкалась, ругалась на подворачивающиеся ноги, проливала кофе, роняла вещи, которые закатывались под кровать или под диван.
А затем преображалась – расцветала навстречу дню.
Патрик придерживался того же образа жизни и домашнего расписания, как перед тем, как месяц назад его уволили с работы.
– Пропустишь, Пэтч?
– Извини, Ханна, я первый.
Как только он слышал, что плеск в душе стихал, начинал варить кофе. А когда приносил кружку, Ханна сидела, завернувшись в полотенце, на краешке кровати и расчесывала темные волосы. Впрочем, не совсем темные. Потому что блестящие. Волосы Ханны светились как коричневое стекло. Она улыбалась, когда Патрик ставил кружку, и во впадине между ее ключиц мерцали капельки воды. Жена нравилась ему такой – только что из-под душа, еще без косметики.