* * *
Зубы она почистила новенькой щеткой, которую его несчастная покойная жена зачем-то купила (в доме Оливии никогда не водилось запасных зубных щеток), потом вошла в гостевую комнату с двуспальной кроватью, закрыла за собой дверь и надела широченную футболку, которую ей дал Джек. Футболка пахла свежевыстиранным бельем и чем-то еще — корицей? Она не пахла ее мужем Генри. «Большей глупости я в жизни не совершала, — подумала Оливия. И сразу передумала: — Нет, еще глупее было отправиться на тот занудный праздник к Марлин». Она аккуратно повесила свою одежду на стуле у кровати. Чувствовала она себя в общем неплохо. Оливия приоткрыла дверь до узкой щелочки и увидела, что Джек улегся на односпальной кровати в гостевой напротив.
— Джек, — позвала она.
— Да, Оливия? — откликнулся он.
— Это самая большая глупость в моей жизни. — Она не понимала, зачем это говорит.
— Самой большой глупостью было пойти на праздник в честь будущего ребенка, — крикнул он, и Оливия на миг остолбенела. — Единственное, что тебя извиняет, — роды, которые ты приняла, — уточнил Джек.
Она оставила дверь приоткрытой, забралась в постель и легла на бок, спиной к двери.
— Спокойной ночи, Джек, — почти проорала она.
— Спокойной ночи, Оливия.
* * *
Эта ночь!
Оливию будто качало на волнах вверх-вниз, подбрасывало высоко-высоко, а потом снизу надвигалась тьма, и Оливия в ужасе боролась с волной. Потому что она понимала, что ее жизнь — да что такое ее нынешняя жизнь, сплошное недоразумение, — и все же это ее жизнь, уж какая есть, и она могла стать иной, а могла и не стать, и оба варианта страшили ее невыразимо, но когда волна поднимала ее на гребне, она испытывала необычайную радость, хотя и недолгую, вскоре она падала вниз, в глубокие темные воды, — и так всю ночь, туда и обратно, вверх-вниз; Оливия измучилась, а сна ни в одном глазу.
Задремала она, лишь когда занялся рассвет.
— Доброе утро, — сказал Джек. Он стоял в дверях ее комнаты. Волосы всклокочены; махровый халат, темно-синий, доходил до середины лодыжек. Выглядел он непривычно, и Оливия почувствовала себя здесь чужой.
Отвернувшись, она дернула рукой:
— Уходи, я сплю.
Джек расхохотался. И что это были за звуки! Оливия ощущала их физически, они щекотали ей нервы. И в то же время ей было страшно, словно ее окунули в масло и поднесли зажженную спичку. Страх, завораживающий смех Джека — все это отдавало кошмаром, и параллельно ей чудилось, будто с огромной банки, в которой ее замариновали, вдруг слетела крышка.
— Я не шучу, — сказала Оливия, по-прежнему не глядя на Джека. — Вон сию же секунду.