Выйдя на площадь возле Киевского вокзала, Нина Никаноровна начала шнырять глазами в поисках милиционера.
— Женщина! — раздался рядом негромкий гортанный голос, и чья-то рука опустилась на ее плечо.
Нину Никаноровну словно током ударило. Она вздрогнула, едва сдержав крик, и обернулась.
Перед ней стояла беременная цыганка с замурзанным малышом на руках.
— Слушай, женщина, — продолжила цыганка, уставясь тяжелым взглядом в переносицу Нины Никаноровны. — Слушай, что я скажу. У тебя большая беда, женщина!..
Сентябрь 1999 года. Ксана
Как все, кто с малолетства попал в большой спорт, Ксана выросла недоучкой. Отчаянная борьба за призы и медали отнимала все силы. Да и времени на учебу не было. Она так и не получила аттестата зрелости, уехав с Буряком в Москву. Впрочем, экзамены Ксана наверняка бы завалила. Спортивные успехи остались позади, а за прежние заслуги никто не стал бы тащить ее за уши.
Все богатства погибшего Марьямова достались девчонке, в совершенстве овладевшей искусством плотской любви, но не умевшей толком даже считать. Ксана не знала, что делать с наследством названого отца.
Весьма кстати рядом оказался Генрих Романович, давний консультант Марьямова, его тайный советник по финансовым и юридическим вопросам.
Этот человек с маленькой верткой головкой на морщинистой шее напоминал старую, умудренную жизнью ящерицу. Он, как ящерица, умел замирать, становясь неподвижным, чтобы потом совершить молниеносный бросок и схватить добычу. При этом его тренированный мозг успевал просчитать множество вариантов, безошибочно выбирая лучший.
Генрих Романович взял на себя решение всех запутанных проблем, связанных со вступлением Ксаны в права наследования. Без него эта канитель растянулась бы на долгие годы, стоила бы кучу денег, и еще неизвестно, чем бы все кончилось.
Из несметного числа всяких юридических закавык наиболее муторной оказалась проблема с удочерением Ксаны. С тех пор как к ней вернулась речь, отмалчиваться в ответ на вопросы стало невозможно. А потому и скрывать свое прошлое было трудно. Не изображать же полную потерю памяти.
Ксана попробовала это сделать, когда Генрих Романович через пару дней после похорон Марьямова вызвал ее на серьезный разговор.
— Не помню… Ничего не помню… — забубнила она, глядя в пол.
— Нет, малыш, так дело не пойдет, — снисходительно усмехнулся Генрих Романович. — У тебя для такой роли кишка тонка.
При Марьямове он никогда не обращался к ней на «ты», и уж тем более не называл ее «малышом». Это было что-то новенькое и не слишком приятное. Ксана невольно насторожилась.