— Конечно.
— Могла бы и в дом.
— Фи! У нас крыша железная.
Я пришел домой. Сквозь стены все было слышно. Но там разговаривали по-польски. И я понял лишь, что Ванде очень обидно и она горько плачет.
Поздно, когда я уже лежал в кровати, Беатина Казимировна приходила к моей матери. Они о чем-то шептались в первой комнате.
8
Не спалось. Ветхие, рассохшие ставни были размалеваны рассветом: на каждой ставне по шесть узких вертикальных поло-сок — оттенков мыльного пузыря. Когда я поворачивал голову, полоски смещались вправо или влево, или исчезали совсем. В непроветренной комнате пахло одеялами и простынями. Было еще темновато. И Любка сопела, уткнувшись в подушку.
Я спустил босые ноги на пол, холодный и гладкий, и с удовольствием прошлепал в первую комнату, которая одновременно служила нам кухней и спальней для матери.
— Разведи примус, — сказала мать. Она никогда не говорила: зажги примус, протопи печь. «Разведи» было ее обычным словом в сходных случаях.
Мать чистила картошку. У нас в семье все любили картошку, особенно жареную. Большие, как кулак, клубни выглядывали из миски, заполненной водой.
Крыльцо было влажным от утренней росы и не очень белым. Поднявшись на носках, я достал кисть винограда, прохладную и матовую, и принялся есть виноград, выплевывая шкурки. Дворняжка Чушка преданно смотрела на меня и не гремела цепью, а сидела смирно и заглядывала мне в рот такими умными глазами, словно просила винограда. Сунув ноги в сандалии, я сбежал по ступенькам, показал Чушке язык, она ответила мне тем же и приветливо забила хвостом о землю. Я расстегнул ошейник. Чушка взвизгнула, метнулась по саду. Видимо, псине осточертело сидеть на цепи под сливой.
Почтовый ящик висел у калитки. Покосившийся, дырявый. Письма размокали в нем, когда шли дожди. Я заглянул в ящик, хотя точно знал, что там ничего нет, потому что проверял его содержимое вчера вечером. А почту теперь приносили раз в три-четыре дня.
Дед Кочан шел из дому. Я сказал ему:
— Здравствуйте.
В ответ он мотнул головой, как бодливая корова, и поспешил вниз.
Я вспомнил про примус и поднялся на крыльцо. Мать вышла из комнаты:
— Беатина Казимировна жаловалась, что вы плохо вели себя.
— Я вел себя хорошо.
— Ты так думаешь?
— Нет. Считаю…
— Смотри, — сказала мать. — Ванда — старше тебя. Она девочка.
— Ясно, что не мальчик, — огрызнулся я. — И при чем здесь старше?
— А то, что девочкам, с которыми ты станешь дружить, когда вырастешь, сейчас еще по пять, по шесть лет.
— А если я не вырасту? Если меня на куски разнесет бомба? Тогда что?!
— Я ничего. Конечно, дружите. Ванда — умная…