Инквизитор пытается успокоить аль-Мутасима, объясняя, что осужденный уже был допрошен аль-Мамуном по ряду вопросов и в свете его известности ему давали много возможностей пересмотреть свою позицию относительно природы Корана. Однако он отверг все попытки пойти с ним на компромисс, настаивая на своей еретической позиции, заключающейся в том, что Коран – речь Бога – един с Ним.
Слишком раздраженный, чтобы спорить, аль-Мутасим вновь садится на трон и позволяет своему инквизитору начать допрос. «Ахмад ибн Ханбал, – начинает Ибн Аби Дуад, – считаешь ли ты Коран созданным или несозданным?»
Халиф наклоняется вперед, глядя на старика и ожидая, что он ответит. Но Ибн Ханбал игнорирует вопрос инквизитора, как он уже делал это неоднократно, и говорит с легкой улыбкой: «Я свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха».
Аль-Мутасим откидывается на спинку трона, проклиная втайне своего брата, а Ибн Ханбала вытаскивают из зала, подвешивают между двумя столбами и секут.
Аль-Мамун стал халифом, осадив Багдад – столицу Аббасидского халифата – и убив своего сводного брата аль-Амина. Но поскольку аль-Мамун и аль-Амин были назначены соуправленцами халифатом своим отцом, бесславным Гаруном ар-Рашидом (ум. 809), аль-Мамун был вынужден оправдать то, что, по существу, было незаконной узурпацией власти, объявив, что на такие действия было дано божественное одобрение. Бог вверил ему правление халифатом, провозгласил аль-Мамун, и он должен подчиниться Богу.
Конечно, в этом не было ничего нового: жестокий междоусобный раздор стал характерной чертой всех мусульманских династий, и большинство узурпаторов были вынуждены узаконивать свое правление, заявляя о божественном одобрении. Аббасидская династия оправдала свой захват власти и безрассудную бойню, учиненную над Омейядами, объявив себя служителями Бога. Но аль-Мамуна от его предшественников отличало то, что он, казалось, искренне полагал, будто Бог передал ему халифат в управление, чтобы он мог вести мусульманскую общину в том направлении, которое он считал правильным согласно своему видению ислама.
«Я – праведный халиф», – заявил он в послании своей армии, сообщая о новом политическом и религиозном порядке в Багдаде и требуя абсолютного повиновения его руководству, которое даровано Богом.
Это было поразительное заявление. С тех пор как Муавия превратил халифат в монархию, вопрос о природе власти халифа был более или менее решен: халиф ведал гражданскими делами общества, в то время как улемы выступали в роли лидеров на духовном пути верующих к Богу. Конечно, были такие халифы, которые пытались оказывать религиозное влияние на умму. Но никто из них никогда не осмеливался позиционировать себя как своего рода «мусульманского папу», требуя беспрекословного религиозного послушания от всех членов общины. И все же именно к этому и стремился аль-Мамун, который всегда считал себя в первую очередь богословом и только потом – политическим лидером.