Бокалы пеним дружно мы,
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может… полное Чумы.
Венецианцы умели шутить со смертью, и действие пушкинского «Пира во время чумы» из мрачных лондонских предместий легко перенести на праздничные венецианские площади…
Несбывшееся путешествие
Если бы Пушкину удалось вырваться за пределы Российской империи и оказаться в Венеции, он непременно направился на набережную Ле Дзаттере, в палаццо Клари.
И все потому, что хозяйкой дворца, и ныне соседствующего с церковью Санта Мария дель Розарио, знаменитой фресками кисти Тинторетто и Тьеполо, была давняя приятельница поэта (а возможно, как уверяли маститые пушкинисты, и его любовница!) графиня Долли Фикельмон.
Не судьба была Пушкину пройтись вдоль канала Джудекка, полюбоваться видом (удивительно схожим с петербургским!) — войти через массивную дверь, украшенную не одной, а тремя замысловатыми ручками чугунного литья, подняться по лестнице и очутиться в гостиной, где его радостно бы встретили хозяева: супруги Фикельмон вместе с красавицей-дочерью Элизалекс. Столь же радушно, как и в особняке на Дворцовой набережной в Петербурге, в салоне блистательной австрийской «посольши», графини Долли Фикельмон. Или ее матушки Елизаветы Михайловны Хитрово, страстно и безнадежно влюбленной в поэта. В обоих светских салонах, где частым гостем бывал поэт, кипела литературная и политическая жизнь…
Правда, это могло случиться лишь в 1855-м, когда супруги Фикельмон приобрели палаццо на набережной Ле Дзаттере. В первый свой приезд в Венецию они остановились на Гранд-канале, во дворце, принадлежавшем балерине Тальони, блиставшей некогда и на петербургских подмостках.
Графиня Долли (Дарья Фёдоровна), внучка фельдмаршала, Светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова, сослужила неоценимую службу пушкинистам: страницы ее дневника пестрят драгоценными строками о поэте, а позже, после его женитьбы, о юной супруге Натали.
Среди записей есть и весьма любопытная: «Вчера, 12-го, мы доставили себе удовольствие поехать в домино и масках по разным домам. Нас было восемь… Мы очень позабавились, хотя маменька и Пушкин были тотчас узнаны, и вернулись ужинать к нам».
Все объясняет письмо самой графини, отправленное поэту накануне, январским днем 1830-го: «Решено, что мы отправимся в нашу маскированную поездку завтра вечером. Мы соберемся в 9 часов у матушки. Приезжайте туда в черном домино и с черной маской. Нам не потребуется Ваш экипаж, но нужен будет Ваш слуга — потому что наших могут узнать. Мы рассчитываем на Ваше остроумие, дорогой Пушкин, чтобы все это оживить».