Верно, надежды графини оправдались, ведь, по ее словам, все участники маскарада изрядно «позабавились».
В каких только обличьях художники не изображали Александра Сергеевича?! Да и сам поэт любил представить себя в виде то арапчонка, то женщины, а то и вовсе — коня! Но в маске?.. И уж не под черной ли венецианской маской в тот беззаботный вечер пытался скрыться поэт?!
Я негой наслажусь на воле
С венециянкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле…
Все же Пушкин незримо присутствует в таинственном городе, надежно сберегаемом святым евангелистом от перемен и забвения. Вместе с тенями своих собратьев по перу: великих венецианцев Гольдони, Гоцци, Казановы, бесшумно скользящих по парапету набережных, качающихся в пришвартованных ночных гондолах, следящих с террас и балконов палаццо за пестрой многоязыкой толпой… Бесспорно, Пушкин в Венеции именовался бы не царем русской поэзии, а ее дожем!
…Ровно через семь лет, на исходе января 1837-го, графиня оставит в дневнике иную, скорбную запись. Она будет искренне горевать о безвременной кончине Пушкина, сетовать на смерть, похитившую «дорогого, горячо любимого поэта… этот прекрасный талант, полный творческого духа и силы! …Этот прекрасный сияющий светоч, которому как будто предназначено было все сильнее и сильнее освещать все, что его окружало…»
Приключения графини в Венеции
Минет еще десятилетие. В 1847-м графиня Долли впервые окажется в Венеции. Город безраздельно завладеет ее сердцем — свои восторги она спешит разделить с близким другом, сестрой Екатериной: «Я без ума от Венеции! Эти вечера на площади Святого Марка, сама эта великолепная площадь, которая фантастически хороша — все несказанно красиво». И новые письма сестре в Петербург полны признаний в любви к чудному городу: «Я научилась смотреть Венецию, которую раньше не знала и которая полна настоящих шедевров… Площадь Святого Марка — наш обычный салон. Мы каждый вечер остаемся там до одиннадцати часов»; «Площадь Святого Марка по вечерам освещена как днем… На ней чувствуешь себя точно в огромной танцевальной зале…»
Вскоре Долли пришлось испытать иные чувства: революционные страсти, бушевавшие в Европе, о предвестниках коих так мило и остроумно судачили в ее петербургском салоне, «опалили» и саму графиню.
В 1848-м супруг, граф Шарль-Луи Фикельмон, получил новое высокое назначение по службе и вынужден был спешно отправиться в Вену. Долли оставалась в Венеции, входившей к тому времени в Австро-Венгерскую империю, где и застала ее весть о восстании в столице. Эхо грозных событий отозвалось и здесь: в марте горожане провозгласили Венецию республикой, и всех австрийцев ждала печальная участь, если не изгнанников, то заключенных. Долли с дочерью и зятем в одночасье оказались заложниками.