Эта эклектичная экспозиция защищена самой мощной в мире охранной системой – цепью, подвешенной на уровне коленей к двум низким деревянным столбикам. Мы с Кейти без промедления перешагиваем через нее и принимаемся восхищенно изучать экспонаты, относящиеся, насколько я могу судить, к периоду между Второй мировой и семидесятыми годами. Первое, что бросается мне в глаза, – это массивный оливково-серый транспортный самолет Ли-2, построенный Россией на базе лицензионного производства американского двухдвигательного «дугласа» DC-3. За ним стоит серия боевых самолетов: реактивные МиГ-17 1952 года, МиГ-21 1959 года и МиГ-23, а также винтовой Як-9 времен войны, самый массовый советский истребитель – в 1942–1948 годах выпустили 16 769 таких самолетов. В углу за советскими танками, самоходной артиллерией и ракетами приютился бронепоезд с двумя башнями с обеих сторон.
Наконец мы подходим к памятнику Родина-мать, к которому добирались весь вечер, – и оно того стоило. Серебристая фигура с распростертыми руками стоит на холме над городом. Ее стальной меч выглядит слегка обрубленным – его укоротили, когда обнаружилось, что монумент получился выше креста расположенной неподалеку Киево-Печерской лавры. Несмотря на это, стодвухметровый монумент смотрится весьма внушительно. Мощный щит (тринадцать на восемь метров) в левой руке украшен советским гербом, а поза и общий стиль напоминают статую Свободы. Родину-мать возвели до аварии, и я волей-неволей задумываюсь: что, интересно, видели эти серые глаза? Монумент буквально стоит на музее Великой Отечественной войны, а напротив, чуть ниже по склону, – обширная площадь для парадов. Там сейчас пусто, если не считать нас и двух танков друг напротив друга со скрещенными стволами. В небе – ни облачка, и вся эта сцена освещена (если не считать редких прожекторов) лишь тонкими неземными лучами луны и звезд. Вновь – отличный кадр.
Мы с Кейти совершаем небольшую прогулку по площади и, практически не переговариваясь, фотографируем танки, скульптуры и вид на город. Я испытываю жгучее желание узнать, что она думает, что чувствует, но вопросов не задаю. Довольные, что нам удалось слегка попробовать на вкус этот чудесный город, мы почти молча проделываем шестикилометровый путь до гостиницы.
Я устал как собака и засыпаю без задних ног. Следующее утро проходит словно в тумане. После легкого завтрака мы вчетвером садимся в пожилое черное стереотипно экс-советское такси – понятия не имею, кто его вызвал, – и едем в аэропорт. Не считая вчерашней поездки, когда автобус по трассе вез нас к гостинице, мы впервые едем по Киеву при свете дня, и я сижу, не отрывая глаз от окна. Гляжу на проплывающий мимо город, как вдруг эмоции, которые я сдерживал все эти дни, захлестывают меня, и я начинаю беззвучно плакать, уткнувшись в стекло. Это глупо, неловко, необъяснимо. В смущении я прячу лицо. Чернобыльская катастрофа раньше не будила во мне особых чувств, но эта поездка навсегда изменила меня, оставила в моей душе неизгладимую отметину, и я теперь знаю, что никогда ее не забуду. И не забыл. Дня не проходит, чтобы я не возвращался мыслями к этому месту и к людям, чьи жизни забрала авария.