Мой первый чернобыльский вид – пронзающая горизонт 75-метровая градирня, словно памятник опасности, – мне ее видно, пока электричка делает плавный поворот. Затем она исчезает из поля зрения, и мы начинаем двигаться прямо к станции. Напряжение среди моих спутников нарастает. Наш состав въезжает на вокзал, подстраивая двери вагонов к дверям закрытой платформы, и останавливается. Мы, не толкаясь, даем выйти ежедневным пассажирам. Я провожаю их взглядом, но вижу лишь, как они молча просачиваются через единственный выход на дальнем конце платформы. Куда теперь? Нам никто ничего не сказал. Что снаружи – не видно; холодные серые стены закрытого пространства сделаны из листового гофрированного металла, оно разделено пополам шеренгой толстых голубых колонн, подпирающих наклонную крышу. Судя по всему, сооружение планировалось как временное. От группы местных работников, материализовавшихся на платформе, отделяется наш проводник и окликает нас. С ним мы проходим к пятачку на перекрестке двух коридоров, где поджидают суровые, внушительного вида, стриженные под ежик мужчины в армейской форме. Двое молча наблюдают, а третий караулит стол, вооружившись канцелярским планшетом. Он неторопливо называет по списку наши имена и проверяет паспорта, а мы тем временем молимся про себя, чтобы весь этот путь не оказался напрасным. Спустя десять тревожных минут мы без всяких проблем получаем разрешение на проход, и нас толпой ведут в конец широкого низкого коридора, где продолжают тянуться гофрированные металлические стены, подсвеченные золотом флуоресцентных ламп.
Нашего проводника зовут доктор Марек Рабиньский. У него пышные седые усы, лысая голова и очки в толстой оправе – внешность как у хрестоматийного рассеянного гения, я сразу же проникаюсь к нему симпатией. Он руководит кафедрой физики и технологии плазмы в Институте ядерных исследований Анджея Солтана, выступает сооснователем Польского ядерного общества и считается экспертом по Чернобыльской аварии. Марек произносит пространный монолог по технике безопасности, а потом зачитывает сегодняшний маршрут, который мы и без того помним наизусть. Никто не собирается лезть на крыши и сигать оттуда вниз (при желании мы могли заняться этим дома), но, разумеется, он все равно обязан нас предупредить. Группа, и я том числе, проявляет нескрываемое растущее нетерпение: мы ворчим, переминаемся с ноги на ногу, каждые пару секунд меняем позу, озираемся по сторонам. Стоять без дела, когда ты уже у цели, доставляет почти физическую боль – это как любимый деликатес перед носом, который нельзя съесть. У нас так мало драгоценного времени. Преамбула тормозится еще и тем, что идет она через переводчика, поскольку Марек не говорит по-английски, и мне кажется, что мы стоим здесь, сгорая от нетерпения, уже не меньше получаса. И вот наконец выходим наружу.