Трудники жили в комнатах по несколько человек. Жить вдвоем — большая привилегия, но шесть дней в обществе хмурого соседа, не здоровающегося и не отвечающего на вопросы, — испытание не из легких. Спрашивать, чем он недоволен и почему не отвечает на мои приветствия, я не стал. Ясно, что прекращение спокойной жизни в одиночестве пришлось ему не по вкусу. Я попробовал подсказать ему, что такое элементарная вежливость. Когда мне на третий вечер позвонила дочь и попросила рассказать об одной нашей знакомой православной даме, я сказал, что она вменяема и хорошо воспитана. Всегда первой здоровается, никто ее не видел хмурой и озлобленной. Говорил я достаточно громко, так, чтобы слышал мой сосед. Тот слушал и явно понял мой намек. Он сидел, прикрыв глаза, и ухмылялся.
Был еще один человек, дававший понять, что не хочет со мной иметь дела. Это пасечник. На мои приветствия он отворачивался и проходил мимо. Из двадцати труд ников общаться со мной захотела половина. Но у большинства из них было много общего в судьбах: пьющие родители, никогда не проявлявшие интереса к своим чадам, улица с мастерами втягивать юнцов в опасные забавы, ранние наркотики — всё, как по написанной злодейской рукой партитуре.
На третий вечер после ужина и общего вечернего молитвенного правила десять трудников сели на скамейки, придвинутые к стене трапезной. Расспрашивать мне их не пришлось, сами стали рассказывать. Первым начал осетин Володя.
— Я жил последние двадцать лет в Москве. И квартира была, и дети выучились, стали хорошо зарабатывать. И сын, и дочь себе квартиры купили, семьи завели. А у нас с женой всякое взаимопонимание пропало — на каждое слово огрызается, «пилит» с утра до вчера. Я стал угрюмым, раздражался ото всего. На душе постоянный черный день, не вижу я никакого смысла в своей жизни.
Жили мы на Юго-Западе. Иду я в конце июля из метро, слышу — колокола в церкви звонят. А церковь старинная, красивая, и народ толпой идет. И мне захотелось. Захожу. Все с праздником друг друга поздравляют. А это был день святого князя Владимира. Я всю службу отстоял. Ничего не понимал, но очень мне хорошо сделалось. Весь мрак из сердца вышел, и так радостно… Думаю, какое это счастье, вот так быть на службе в храме Божием с людьми, которые знают тебя и любят. А я не христианин. Надо, думаю, срочно креститься.
После службы подошел к батюшке. Говорю: «Окрестите меня». А он: «Приходи завтра. Сегодня праздник». Я ему: «Вот, ради праздника и окрестите. Я завтра, может быть, помру или жену убью». Он даже испугался: «Ради этого не крестятся». Я говорю: «Крестятся. Покрещусь и стану, как ваши прихожане, и уже ничего плохого не сделаю». Его на трапезу зовут, а он целый час со мной проговорил, все объяснил: и про то, как Господь за нас распался, и про Таинства, и про то, как мне жить дальше без греха. Я мало что тогда понял, но так сильно почувствовал, что если не крещусь прямо тогда, то сердце разорвется. Был как чумной. Может, оттого что я кавказец, батюшка уделил мне столько времени.