А ведь у него есть свой октябрь. Правда, не столько его, сколько его деда. Тот бывало, как напьется, так кричит на всю округу: «Да я Зимний брал!». И это не пьяная похвальба, а чистая правда. Вот только штурм его был далеко не таким, как в фильме Эйзенштейна. Но об этом дед рассказал Мартынову только перед самой смертью.
Родители отвозили Антона в деревню к деду и бабушке на все лето. Деда своего он не любил. В детстве боялся, а взрослым стеснялся. Тот обижал бабушку. А бабушку Мартынов очень любил и скорбел оттого, что не мог окоротить деда, когда тот расходился по пьяному делу. Уж больно был старик могучим и гневливым. Он и в семьдесят лет не уступал молодым. Антону всегда было и страшно, и противно смотреть на его перекошенное от гнева вечно красное и потное лицо. А когда дед замахивался на бабушку, Антон готов был его растерзать. Правда, дед хоть и замахивался, но никогда жену не бил.
Пьяным он был невыносим. Ругал всех подряд: и жену, и сына с невесткой, и единственного внука. А в последние годы стал ругать и власть. Прежде-то побаивался. Но когда власть вместе с ним одряхлела, мог часами перебирать фамилии бывших коммунистических начальников, давая им самые неожиданные характеристики. То вдруг начнет Маленкова[17] хвалить и проклинать Хрущева, то вспомнит какого-то комиссара тридцатых годов и начнет его чихвостить. Но современных начальников не поминал. Лишь о Косыгине[18] говорил с почтением.
Сколько себя помнил Антон, дед всегда либо что-то мастерил, либо сидел под абажуром с развернутой газетой. Прожил он восемьдесят семь лет и был самым старым долгожителем в районе. Его часто приглашали в райцентр на торжества по случаю революционного праздника как участника штурма Зимнего. Дед сидел в президиуме и даже иногда рассказывал о том, как происходило это замечательное событие. Правда, в редакции, почерпнутой из чужих мемуаров.
Когда ему перевалило за восемьдесят, к его похвальбе насчет Зимнего прибавилась неожиданно другая: «Да меня сам царь наградил!». И это он произносил только в изрядном подпитии, грозно размахивая над головой серебряной столовой ложкой. Эту ложку Антон Петрович помнил с детства. Дед всегда пользовался ею. После обеда тщательно облизывал и засовывал в задубевший от времени бархатный чехол. На черенке этой ложки были выгравированы корона и вензель. После дедовой смерти Мартынов выяснил, что это вензель Александра Третьего. Какой царь и по какому случаю он выбрал столь странную награду, выяснилось незадолго до перехода «награжденного» в вечность.