В последнюю неделю перед смертью дед резко изменился. Стал плаксивым и ласковым. Вызвал к себе из Питера внука и попросил его позвать попа. Это было настолько неожиданно, что Антон Петрович решил, что старик лишился рассудка. Ведь, подвыпив, тот часто пел богохульные частушки с матерными словами и откровенной похабщиной. Но дед слезно умолял его скорее ехать за священником и даже встал перед ним на колени. Это уже было выше понимания.
Осуществить, как показалось Мартынову, «старческую блажь» было сложно. Ближайшая церковь находилась в районном центре. Священник был один на всю округу и ехать за тридцать верст отказывался. Тому было много причин, а главная — постоянные угрозы уполномоченного лишить регистрации. Ехать без разрешения на дальнюю требу запрещалось, но когда Антон Петрович сказал, что дед брал Зимний и теперь хочет перед смертью покаяться, священник быстро собрался, и они покатили на мартыновском «москвиче» по раскисшей от долгих дождей грунтовке.
Всю дорогу священник говорил о Царской семье и о Государе-императоре Николае Александровиче не как о злобном тиране, расстрелявшем демонстрацию девятого января девятьсот пятого года, а как о кротком и мудром правителе, скромном и благочестивом. О его реформах и стараниях улучшить жизнь простых людей. О его дружной семье и больном наследнике. И, наконец, о зверской расправе в подвале Ипатьевского дома. Антон Петрович был смущен. Хотя он давно не верил в то, что слышал о царе в своем пионерском детстве и комсомольской юности, но с такой откровенной любовью к Государю встретился впервые.
Его поразило то, как преобразился после исповеди и причастия его собственный дед. И если Мартынов с раздражением реагировал на голос деда, обретший какую-то неприятную плаксивую и просительную интонацию, то после отъезда священника не верил своим ушам: дед заговорил ровным спокойным и даже приятным голосом. А когда он попросил внука посидеть у его постели (дед уже почти не вставал с нее) и стал ему рассказывать о том, почему пригласил священника, Андрей Петрович совсем растерялся.
Он помнил этот потрясший его единственный за всю жизнь откровенный разговор с дедом, словно это произошло накануне, а не тридцать лет назад. И хотя многие детали уже забылись, но главное теперь не сотрется из памяти никогда.
Дед рассказал ему о том, что дезертировал с фронта и добрался с несколькими дружками до Петрограда. Нужно было торопиться ехать дальше домой: все говорили, что землю расхватывают мужики, и дед боялся не успеть к разделу. Но в Петрограде пришлось задержаться. Они встретили однополчанина — такого же дезертира, и тот потащил их к Смольному, что-то рассказывая о том, как хорошо быть солдатом революции. В ту же ночь эта революция и совершилась. Им выдали винтовки, и они побрели куда-то в ночи, смеясь и лузгая семечки. Говорили: «Идем брать царский дворец».