Произошло это в 1986 году, а спустя некоторое время один ленинградский семинарист предложил Зосиме поехать на Соловки — отслужить там первую с момента разгрома монастыря литургию: «Ты ведь Зосима. Кому, как не тебе, послужить твоему святому?! Попроси своего правящего архиерея благословить тебя. Представляешь, какое великое дело можно сделать — литургия там, где советская власть устроила концлагерь особого назначения СЛОН, где было расстреляно и замучено много тысяч людей: священников, архиереев, простых мирян… А мы бы с тобой впервые за семьдесят лет взяли бы и отслужили литургию. Священник ведь обязан каждый день служить. Известный тебе митрополит, даже если ехал в лес, то брал с собой требный чемоданчик. Там у него были Чаша, дискос, вино и просфоры. Он служил Божественную литургию сам, чтобы причащаться каждый день. А мы ведь этого не делаем. А на Соловках послужим в экстремальных условиях, хотя бы ради прощения нашего нерадения».
Эта идея захватила отца Зосиму, и он попросил у епископа Амвросия позволения поехать на Соловки. Тот очень удивился: «Ведь могут донести: это уголовное дело — совершение богослужения в публичном месте без регистрации уполномоченного по делам религий. И ты не только в тюрьму попадешь, но и меня подведешь! Я тебя рукоположил, постриг, а ты, как антисоветчик, выбрался на Соловки, там служишь литургию, никем не разрешенную. Это очень плохо кончится…».
Зосима много раз возобновлял этот разговор. Говорил о том, что стыдно бояться. Стыдно перед Богом и соловецкими мучениками — они столько претерпели, а мы не можем одолеть страх перед возможным наказанием. А может и не будет никакого наказания. Господь все устроит. А если даже его станут наказывать, то он ни за что не подведет своего архиерея. Скажет, что все устроил самочинно, не предупредив его.
И когда, после нескольких попыток, Зосима решил, что нарушит архиерейское «неблагословение», сам владыка Амвросий вернулся к этой теме: «Конечно, если бы ты послужил там литургию так, чтобы никто не узнал… Так, тайнообразующе, вы бы поехали со своим другом семинаристом и никому бы об этом не говорили, и даже мне не надо об этом знать. Зачем лишнее говорить? Везде есть уши…». А потом, немного помолчав, добавил: «Но если бы вы послужили, то ничего плохого бы и не было. Помянул бы ты всех безвинно убиенных. Сколько людей погибло в этом страшном лагере… Хорошо бы их помянуть!». В словах владыки было такое глубокое сочувствие жертвам большевистского террора, но ему, пережившему страшные годы, конечно же нельзя было откровенно выражать своих чувств. Тогда еще обстановка в стране не предполагала, что для Церкви наступят свободные времена.