– Нет! Не уходи! Это Пётр, отец Танин… Привёз её из летнего сада, – она пыталась успокоиться и взять себя в руки.
Пётр Алексеевич всё понял и стал натягивать ботинки. Они с трудом налезали, он кряхтел, просовывал палец под пятку, что-то бормотал, и выглядело это совсем не смешно. Олегу не по себе; с другой стороны, вроде и неправильно взять и свалить запросто, без объяснений. Таня вдруг начала реветь в голос, но к отцу не приближается, видно, мать боится. Не удержалась, подбежала, руками обхватила и всхлипывает жалобно:
– Папа, папочка! Не уходи! Забери меня с собой! Папа!
Олег не выдержал:
– Да что это у вас тут происходит?! Что за трагедии такие?! Чёрт знает что творится! Света!
– Танюш! Так я тебя завтра к вечеру или послезавтра заберу. И мама не против. Да, Свет? – слёзы ладонью дочери вытирает, улыбаться старается.
– Не против, не против! Всё! Хватит тут концерты закатывать. Таня, иди в свою комнату, – Света стоит, ещё чуть-чуть – и сама разрыдается.
Пётр Алексеевич с трудом вырвался из совсем не по-детски крепких рук дочурки, схватил плащ с вешалки и, странно кланяясь, выскочил из квартиры, протянутую руку Олега не заметил. Таня в комнату свою побежала и впервые со всей силы дверью хлопнула.
– Вот соседям праздник устроили! Целое представление! Гадают, наверно, был мордобой или нет? Пойду цветы в вазу поставлю. Не люблю гладиолусы с детства, – зачем-то сказала Светлана. – Мне их бабушка всегда на первое сентября покупала. В первый класс провожала, родителей не было, не помню, по какой причине, может, и выпивши были, постеснялись. И так каждый год…
Тишина убивала обоих. Каждый думал о своём, и, казалось, они столкнулись с огромным айсбергом, обойти который не представлялось возможным, и он стал зловещим напоминаем, что, помимо квартиры 22 по проспекту Ветеранов, существует ещё целый мир, и кому-то надо на что-то решаться, по-старому уже не получится.
Молчание нарушил Олег:
– Пошли чай пить.
– Ты останешься?
– Нет… Не сегодня…
Ему надо понять, что дальше. Это сцена не отвратила его, нет, но всё становилось сложным, и на него ложилась какая-то ответственность, к которой он совсем был не готов. Шляться к ней время от времени было не по-мужски, неправильно. Света ни о чём не просила, от неё уже ничего не зависело.
– Может, Таню позовёшь? Что она там одна в комнате прячется? Жалко её…
– А меня не жалко? – Света опять по привычке уставилась в окно.
Снова зарядил дождь, видно, теперь надолго, и его переливчатое шуршание успокаивало. Жёлтые фонари освещали свежевыкрашенные скамейки на чугунных лапах, и они, мокрые, блестели, как покрытые лаком.