Трудная весна (Гартунг) - страница 22

— Отпусти!

Отец, не замечая ее, шипел матери исступленно:

— Я из тебя дурь выбью.

Замахнулся с плеча. Груня крикнула:

— Не тронь маму! Я кричать буду. Громко. Все люди услышат.

Рука отца замерла. Распустились мускулы. Отпихнул мать в сторону. Понял, что перед ним не только жена и дочь, а и те, другие, великое множество людей, которые сильнее его.

— Пойдем, — потянула Груня мать за рукав.

Прокоп Матвеевич стоял и смотрел им вслед, бормотал непристойные, дикие, как бред, слова. Как выстрел, с разлету хлестнула подхваченная ветром калитка. Задвинулся железный засов, будто зубы проскрипели от ненависти.

Они шли по улице с корзиной и узлом. Груня что-то вспомнила.

— Обожди, мама.

Вернулась легкими шагами к забору, к наглухо запертой калитке, выдернула из-за пазухи торопящимися пальцами золотой крестик. Дернула нитку раз, другой. Оборвала и сунула в дующий сквозняком зев между досками с табличкой «Для писем и газет». Ниточка удержалась, зацепилась в щели. Груня толкнула ее пальцем. Ниточка ускользнула, пропала бесследно, навсегда.

На мгновение девушка задержалась, послушала, что там, за забором. Тишина. Поцеловала воздух, подзывая Жулика. Слегка зазвенела проволока — пес вилял хвостом. Груня стерла со щеки холодящую слезинку, махнула косами и побежала к маме, которая ждала ее под фонарем.

Шумел город, ожидал, протягивал навстречу им длинные пропыленные лучи огней, призывно гудел заводскими гудками, смешливо позванивал трамваями, подмигивал голубыми электрическими всплесками.

И над всем этим простиралось необъятное, родное и бесконечно глубокое звездное небо. Небо, очищенное от бога, впервые по-настоящему счастливое.

Ночью река неожиданно сломала молодой лед. В это предзимнее время не было уже ни катеров, ни парома. Павел Сергеевич стоял на опустевшем городском берегу, провожал взглядом плывущие льдины и думал огорченно: «Отрезало».

За спиной у него был брезентовый рюкзак, под мышкой две толстые книги. Старчески сухой, сутулый, он смотрел на низкие, припорошенные снегом холмы, на далекий лес противоположного берега и думал о младшем своем сыне, который на днях должен был вернуться из армии. Это ради него старик вчера поехал в город, купил хорошего вина, шпротов, балыка, которые любил сын, и получил два последних тома энциклопедии, которую собирался подарить ему. Но вот снова тронулся лед и отрезал Павла Сергеевича от дома на день-два, а может быть, на неделю — как вздумается сибирской своенравной реке.

Другой, возможно, посокрушался бы и вернулся в город, но Павел Сергеевич настойчиво обошел весь берег, поговорил с людьми, и ему указали, как найти частного перевозчика, некоего дядю Костю, который рискует перевозить пассажиров и днем, и ночью в любую погоду. Дядя Костя оказался давно не бритым мужичонкой со щекой, перевязанной грязноватым бинтом. Он сидел на бревне около костра и грел у огня большие коричневые ладони.