Отбивались по нескольку раз в сутки. Кто в живых оставался — есть хотел, а кашу из зерна, бывало, и зубастый не прожует. Но Иван-солдат колдовал над казаном, даже камню горючему придавал съедобный запах. Какую-то травку подваривал и подкидывал для вкуса. Ну и прозвали мы его в благодарность Чугунком.
«Хоть горшком назови, только в печь не станови, — отвечал он и хвастался: — А чугунок-то мой варит!»
В девятнадцатом служил Чугунок вместе со мной в одном полку. Наш быстрый, находчивый командир приметил оборотистого солдата и назначил его фуражиром. Послал Ивана-Чугунка раздобыть в соседней деревне сенца для лошадей. Мы же отдыхали после тяжелых боев и немалых потерь.
Дорога Ивана-Чугунка в соседнее село лежала через поле и небольшую рощу, петляла меж кустов. А за теми самыми кустами расположились на отдых новоиспеченные колчаковцы — мобилизовали их из сел, что окрест расположены. Крестьяне эти, в большинстве пожилой народ, наслышаны были про силу Чапаева, горячность Кутякова и страшились нас. Опасались встречи, для них не секрет был, как лютовало матерое офицерье-колчаковцы над нашими бойцами.
Вдруг из-за кустов, прямо на них, спокойным манером выезжает детина со звездой. Высокий, широкий, в сбитой набок фуражке, шрам через лицо, у пояса нагайка. Едет. Поет.
Сразу смекнули бородачи: не иначе, за кустами залегла красноармейская подмога. Тут какой-то из бородачей не выдержал, вылез на дорогу и побежал навстречу Чугунку, руки поднял вверх, а за ним все односельчане, туда же, к небу, пальцы.
— В плен желаем! — А сами все озираются.
Ванька-Чугунок глядит на них — что за подвох? Решает: погибать, так с музыкой. Он уж им покажет свое спокойствие.
— Ладно, — говорит, — становитесь в стройный ряд и потопаем в штаб.
Колчаковцы и вовсе уверились в своей догадке, что красноармейцы их окружили, а теперь испытывают. Быстренько построились рядами в затылок друг дружке.
Чугунок же держит свою линию:
— Затягивай песню.
— Какую прикажешь?
— «…Эх, полным-полна моя коробушка…»
И, распевая про ситец и парчу, про любовь коробейника, все бородачи потянулись за Чугунком к нашему штабу.
Сидим мы в ту пору у штаба, и на голоса, что с дороги несутся, выходит командир бригады, Иван Кутяков.
Слышим, идет какая-то наша часть, горло дерет. И видим картину: впереди на коне Иван-Чугунок, безоружный, как был, с нагайкой у пояса, а позади человек так более ста. Идут мужики рядком да ладком, вроде строя, и поют: «Пожалей, душа моя зазнобушка…»
Пока мы раскусили, какая история приключилась, наш комбриг, Иван Кутяков, уже приказал оформить каждому, добровольно сдавшемуся в плен, отпускное свидетельство.