Потом переезды: Богуслав, Киев. Стала я студенткой, но война вернула меня к Чапаеву. В Одессе я пошла на фронт добровольцем. И на Пруте попала в ту самую дивизию, что создал Чапаев. Как будто круг замкнулся, но вы его расширили. Между прочим, в нашей дивизии были и люди его поры, и совсем еще не старые.
— Вот как! — сказал Кеннет. — Значит, я в Испании воевал рядом с Чапаевым раньше, чем вы. Старшинство всегда приятно.
— Ну нет, — возразила Люда, — моя родословная ведется от отца и Восканова, преимущество на моей стороне.
Они рассмеялись, это был приятный спор.
Каждый день она распахивала новые двери, видела другие города, улицы. Митинги в парках, доках, на заводах. Как в калейдоскопе, вокзалы, аэродромы, отели, собрания матерей, моряков, студентов, рабочих.
Бессонница, которая мучила в Севастополе, возобновилась. Всюду: в Лос-Анджелесе, Чикаго, Сан-Франциско и Детройте — она шла по дороге в Севастополь, от имени его живых и мертвых защитников требовала открытия второго фронта.
Один репортер сказал ей:
— В общем, вы тот неизвестный солдат, которому ставят памятники, но вот вы ожили, что же — это здорово, я приветствую вас!
В старомодном городе с небольшими домами и густыми парками ее пригласили на собрание матерей. Молодые и пожилые женщины были общительны и откровенны, просили фотографию девушки из России и подарили ей мужской портфель с металлической планкой, на которой тонкими русскими буковками, с грамматическими ошибками, была выражена их материнская благодарность за «неимоверный подвиг терпения и мужества, за сражение с нацизмом»…
Люда ответила:
— И у меня есть сын, ему семь лет.
Женщины встали.
…Ей прислали билет на концерт Стоковского, исполнялась Седьмая симфония Шостаковича. Впервые она могла сидеть молча, не отвечать на вопросы, вглядываться в людей — они были рядом в зале, на эстраде.
Вышел Стоковский, и в зал, где играл Филадельфийский оркестр, как многопалубный, большой корабль, вплывал Севастополь. Он возникал, как видение, в вечернем Нью-Йорке, и в Детройте, и в Вашингтоне, — она его не покидала!
Генерал был прав. Трудное это было испытание идти по Америке и за собой чувствовать громаду Севастополя.
В Лос-Анджелесе консул повел Люду в дом к гостеприимному человеку.
— Он просил не говорить, к кому вы приглашены, чтобы представиться самому.
Дверь перед ней распахнул человек небольшого роста, в легком свитере. Красивое лицо и неправдоподобно яркие глаза, мгновенно менявшие свое выражение. Глаза, от которых нельзя оторвать взгляд.
И только когда он сказал несколько слов приветствия, Люда поняла, у кого она, и растерялась…