— Года свои путаю, но под девяносто, может, и будет, да кто ж разберется!
Степан Петрович, охраняя интересы Глеба, спросил:
— А что, дядя Паша, помнишь ли ты Чапаевых?
— Артельных-то? Как не помнить. Иван Чапаев дельный был плотник, я с ним не одну церкву сладил, а избы наши до сей поры по селам стоят — не гниют. И парень его, Васька, дюже спорый в работе, но с одним делом выходил у него промах: не мог компанию поддержать, не умел заложить по-плотницки, выпивку не уважал. А какой же после этого из него артельный? Так только, коснется стопки, как баба, языком, а не глоткой. А вот фуки, что ж, руки у него легкие были, у Василия Иванова. То-то после и говорили мне, что шашка у него дюже верткая была, так и кипела в бою. Отчего же все происходило? Он на топор, на пилу, на рубанок мастер был — иртуоз своего дела, так потом ему и шашка была пустяк. А вы ему родня какая? — полюбопытствовал старик. — Вот у знаменитых всегда много родни сыщется, — но, разочарованный ответом Глеба, вдруг стал поспешно прощаться, приподнял картуз, показав аккуратную лысину в серовато-белом венчике, и объяснил: — Делов у меня много. Я еще до дому не дошел, а с вами задержался. Слыхал на пристани — будут всю мою улицу под Волгу затоплять. Дожил до потопу собственного дома, переезжаю в громадный, каменный — на мне будут люди, подо мной; никогда так не жил. Всегда в землю ногами упирался и под доской ее чувствовал. Правда, теперь к небу ближе, а мне пора в рай, — подмигнул дядя Паша и хихикнул. — Но в саду у меня деревья, вроде детей. Сам сажал. Одному дубку лет под шестьдесят, куда их прикажешь Жевать? Ведь кровные они мне.
В красно-кирпичном домике на Загородной улице, куда Глеб направился, простившись со своими новыми знакомыми, в дверях встретила его пышноволосая маленькая женщина. В темных сенях Глеб принял ее за молодую, в комнате увидел: седая, темные глаза окружены морщинками. Это и была жена Петьки-Чеха, Авдотья Никитична.
Гржебикова ввела Глеба в просторную комнату. Под матовым абажуром в центре комнаты стоял круглый стол, покрытый скатертью, вышитой розами. На стенах, оклеенных голубоватыми обоями, висели фотографии: в стекле и без стекла, засиженные мухами и с трещинками посреди лица. Видно, кочевали они много лет по разным избам и лачугам, пока не попали в эту чистую, уютную комнату.
Внимание Глеба сразу привлекла большая фотография. На ней был снят высокий парень с девичьи наивными глазами. Из-под папахи выбивались русые кудри, пиджак перепоясан ремнем, сбоку висела шашка. Петька-Чех, а это был он, хоть и умер в девятнадцатом году, неизменно оставался здесь, в домике на Загородной улице.