— Даже не обожгла, проклятая!
И вышел из комнаты, нахлобучив папаху.
Со своей койки я видел письмо Василия Ивановича, оно лежало на подушке. Прямые буквы выведены просто, без выкрутас и только «Б» и «Д» чуть завивали мачты, как учили нас по правилам каллиграфии в начальных классах, — почерк доброй, открытой натуры.
Оно и сейчас перед моими глазами, то письмо: признание, просьба тоскующего в бездействии Чапаева.
Ему казалось кощунственным в ту военную зиму девятнадцатого года жить в Москве, далеко от фронта. Детская бесхитростность, даже беззащитность сквозили в каждой строке этого письма. И видимо, велико было доверие Чапаева к своему армейскому комиссару, если он так безоговорочно вверял ему себя.
«Прошу вас покорно отозвать меня в штаб Четвертой армии, на какую-нибудь должность — командиром или комиссаром в любой полк».
Нет, в этом письме не было и тени гордыни. Равно святой для Чапаева была любая служба в своей армии; как коммунист, он готов был нести ее в качестве комиссара; командовавший дивизией, он не просил такого же назначения — лишь бы быть в действующей части, других помыслов не было.
«Преподавание в академии мне не приносит никакой пользы: что преподают, я это прошел на практике. Вы знаете, что я нуждаюсь в общеобразовательном цензе, который здесь я не получаю. И томиться напрасно в стенах я не согласен, это мне кажется тюрьмой. И прошу еще покорно не морить меня в такой неволе. Я хочу работать, а не лежать… И если вы меня не отзовете, я пойду к доктору, который меня освободит и я буду лежать бесполезно, но я хочу работать и помогать вам.
Если вы хотите, чтобы я вам помогал, я с удовольствием буду к вашим услугам.
Так будьте любезны, выведите меня из этих каменных стен. Уважающий вас Чапаев».
Прошло несколько дней, и Василия Ивановича отозвали из академии. В суматохе я так и не узнал, кто отхлопотал его. Светлые глаза смеялись, он напевал свою любимую песню:
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там.
По морям, морям, морям, морям,
Эх, нынче здесь, а завтра там.
Я видел его таким счастливым только однажды — на рубке леса.
А весной и я был снова брошен на Восточный фронт, академию закончил спустя несколько лет.
На фронте я узнал, что в ту пору, когда Чапаев писал Линдову, стряслась с тем замечательным комиссаром беда.
Линдов выехал из Самары на станцию Озинки в восставший Орлово-Куриловский полк. Белогвардейщина засылала своих прислужников в нашу армию, эсеры совершали предательство за предательством. Линдов бесстрашно пришел к восставшим и сказал им правду в лицо.