— Вы не скажете, где…
— Эх, Глебушка, Глеб, а я тебя так сразу…
Глеб перепрыгнул через гору подсолнухов и обнял Данилу. Вблизи большие глаза Данилы Тимофеевича казались совсем темными, глазные яблоки желтели то ли от бессонницы, то ли от курева. Глеб хотел что-то сказать и не смог: брат отца был без ноги и почему-то никогда Тарас не говорил об этом сыну, наверное, помнил Данилу совсем молодым солдатом, каким повстречал, про такого и вправду не менявшегося душой Данилу рассказывал своим близким.
Через час втроем выходили на улицу; за плечами у Глеба вместо рюкзака висел тяжеленный мешок с картошкой, хлебом и утварью тети Саши, она несла сети, Данила Тимофеевич — рюкзачок Глеба. За углом свернули влево, миновали зернохранилище, спустились к реке. На пристани купил Глеб три билета, почему-то багажные, и поднялись на палубу теплохода «Чапаев».
— Видишь, кто встречает тебя на Большом Иргизе? Молодой, весь в голубом, ходкий, — сказал дядя Данила. — У нас теплоход молодец! Капитан, может, когда и подкачает, а «Чапаев» все выдюжит.
Данила понимал, что Глеб должен привыкнуть к его, Южина, увечью, поношенному пиджачку и долговечным галифе. Он давал племяннику время осмотреться и, как обновой, гордился нарядным, в бело-голубой окраске теплоходом.
На палубе, завидев Южина, женщины потеснились, они гостеприимно усадили и Глеба. Втащив в проход между скамьями и кормой свои мешки и свертки, подсели к Даниле рыбаки, подошел в замасленном комбинезоне парень из МТС.
Данила Тимофеевич приветливо кивал своим знакомым, попросил жену купить в буфете пряников и, рассказывая Глебу о норове Большого Иргиза, заметил:
— Выше Иргиз камышистей.
Теплоход разворачивался, на палубе все громко заговорили о своих делах.
Бородатый рыбак, ближе всех примостившийся к Южину, жаловался:
— Ниже плотины чувствуется обмеление. Плотины-то земляные, снежницей их стаскивает. Известно, что возмешь с вёшней воды? Берег уже обмыло метров на пять. Ах, вёшняя вода едучая.
Позади Глеба какая-то женщина жаловалась на пьющего свекра:
— А мой-то все помалкивает — больно смирён, не перечит свекру.
Седенький старичок, не слушая ее, решил поддержать разговор рыбака:
— Вот в тысяча девятьсот семнадцатом году, в разлив, пароход по улице ходил. Да-а, ходил по городу. И в тридцать втором тоже большая вода была. Наш брат и в засуху мается, и в разлив. Воюем или строим, а все люди! Потому и в природу грудью упираемся: степь свое, а река тебе — другое.
Дядя Данила улыбнулся, взглянул через плечо на реку, как на нашалившего парнишку:
— Иргиз часто выходит из берегов в луговую сторону, серьезная река, с партизанским наклоном.