Несколько раз у Макса и таких же обиженных возникало желание отловить после школы этого гомика и отметелить его, чтобы он знал свое место, но одними разговорами все и заканчивалось.
Однажды Макс решился поговорить с Никанычем: чтобы тот засунул язык куда следует, и не доставал их больше своими «шалостями». Разговора не получилось, вернее, разговор-то сам состоялся, но не такой, о каком мечтали Макс и другие.
Для пущей важности, Макс начал при всем классе, но начал грубо, неумело, со всей своей детской запальчивостью, часто путаясь в словах, и получилось, что он просто нагрубил учителю, а путно так ничего и не сказал. А хотел ведь предъявить коллективные претензии: дескать, почему вы себе позволяете так себя вести, мы, собственно, не дети, и пришли учиться, а не в бирюльки играть.
С последним заявлением Макс несколько погорячился. Открыв журнал, Никаныч зачитал оценки и посещаемость Быкова Максима, получилось: половина пропусков, остальное — двойки и тройки. Словом, речь Макс собирался сказать серьезную, обличающую, под конец он непременно хотел ввернуть о том, что гомосексуалистам в школе не место. Но ничего обличительного не получилось, и про гомосексуалиста Макс так и не ввернул, и, в конечном счете, выставил себя полным дураком и мальчишкой, совсем ребенком.
Во время его пылкой и вдохновенной речи Никаныч спокойно слушал его, сидя за своим столом и, когда Макс уже исчерпал заготовленный запас обвинений, заметил, как бы невзначай: «Максим, ты меня извини, но у тебя шнурок развязался». Застигнутый врасплох, Макс быстро взглянул вниз и, увидев, что на его ногах туфли и никаких шнурков и в помине нет, дико покраснел, ведь весь класс — тридцать человек — все это видел, и, как оплеванный, под общий гогот, вышел из кабинета. Вечером, конечно, парочка смехачей имели с Максом разговор. Плюс ко всему, Никаныч стуканул обо всем директрисе, и она еще, «к едрене-матрене», отчитала Макса (опять же, перед классом), пригрозила ему, что если, не дай Бог, он еще раз позволит себе подобные выходки или же, не дай Бог, посмеет предпринять еще что-нибудь похожее, она его не только со школы попрет, она его в тюрьму посадит, преступника тупоголового и, как серпом резанула, напоследок: «Ты, Быков, учти, это тебе не вчерашние времена; сейчас с быками, знаешь, что делают — шинкуют, в банку закатывают и пишут: «Говядина».
Марина Ивановна (так звали директора) женщина была матерая и довольно крутая как в словах, так и в поступках.
Так что, если бы Никаныча ночью избили какие-нибудь алкаши, непременно в школе подумали бы на Макса — непременно подумали бы, что если даже это и не он, то обязательно его дружки, обязательно.