Но для читателя Ромашов все же привлекателен душевной чистотой, человечностью. Его поведение во многом отличается от поведения большинства других офицеров. Он перед самим полковым командиром Шульговичем вступается за солдата-татарина, едва понимающего русский язык. Человеческое берет в Ромашове верх над предписаниями воинского устава, и он не думает в этот момент о неизбежности наказания. Он не может понять «необходимости» расправ со «шпаками», не видя никаких проявлений офицерской чести в демонстрации грубой силы перед беззащитными студентами и буфетчиками.
Он хотел бы, чтобы все люди осознали бессмысленность войны, весь мир сложил оружие. Но в действительности он может лишь запретить подчиненному не бить солдата («Шаповаленко, не сметь драться!). Он грозится солдафону Сливе подать на него рапорт за избиение солдат, и это уже подвиг, уже поступок, выходящий вон из ряда поступков других офицеров.
Многие мелочи, а по правде — совсем не мелочи, в поведении, в жизни подпоручика отличают его от других. Он единственный, кто относится к своему денщику как к человеку, не делает из него зверька, клоуна для развлечения гостей. Он стыдится самого того, что кто-то прислуживает ему, жалеет, что не может даже пожать руку своему верному Гайнану. Ромашов лишь раз идет к Брему, чтобы занять денег, до этого он ходил к нему, движимый человеческой симпатией, любовью к животным. Он вспоминает детскую мечту иметь собаку.
Если обратить внимание на то, как относятся к нему другие офицеры, то мы увидим явную нелюбовь к нему Сливы, Осадчего, Дорошенки. Они видят, что в подпоручике есть внутренний стержень, способность к протесту, смелость высказать свое осуждение. Так, он остановит кощунственное насмехательство Осадчего над покончившим с собой солдатом: «Не позволю! Молчите! Зачем смеяться? Капитан Осадчий, вам вовсе не смешно, а вам больно и страшно!» Потому и не любят его начальники, видя, что человек не сломлен до конца.
Офицеры же, которые равны Ромашову по положению, относятся к нему почти по-товарищески, ему доверяют. Достаточно вспомнить, что Михин именно его попросил взять в экипаж сестер, чтобы оградить их от приставаний грубияна Дица, вспомнить молчаливую признательность Бек-Агамалова, которого Ромашов уберег от совершения убийства и от позора на всю оставшуюся жизнь.
Ромашов не остается неизменным на всем протяжении повести. Напряженные раздумья о жизни, об армии, о себе приводят его к открытию собственного «я», своей личности, индивидуальности. Это открытие сначала даст подпитку его тщеславию, и результатом будет самолюбование, желание похвал и провал во время смотра. Но после в душе Ромашова произойдет глубокий надлом, он окончательно повзрослеет. Исчезнет бесследно привычка думать о себе в третьем лице. Он поймет, что личность — не только он, что свое «я» есть у каждого. Солдаты больше не будут казаться ему серой массой, у каждого из них появится свое лицо. Еще более мучительными станут для него преграды между людьми, созданные армейской иерархией. Но у него достанет смелости и сочувствия, несмотря на насмешки других офицеров, помогать солдату Хлебникову, которого он спас от самоубийства. Но для самого Ромашова жизнь предстанет — еще более бессмысленной, его положение еще более безвыходным. Обдумывая возможность уйти в запас, он понимает, что не найти ему лучшей доли и став штатским. И не поправит положения то, что он поймет, каковы «три гордых призвания человека»: наука, искусство и свободный физический труд. Не помогут вдохновенные рассуждения Назанского о ценности жизни, о грядущем прекрасном времени, когда люди станут богами. Ведь сам Назанский ни на шаг не приблизился к этому времени. Не спасет его и любовь к Шурочке, потому что на его чувство она ответит минутной влюбленностью, благосклонностью и жестоким расчетом. Ромашов не стал победителем в поединке со средой, не стал победителем в поединке с самим собой, не нашел сил изменить свою жизнь. Но стал победителем, сознательно уйдя из этой жизни. Наивно думать, что смертельный исход дуэли был трагической случайностью для Ромашова или для Шурочки. Она понимала, на что толкает влюбленного юношу, и он не мог не чувствовать этого: «… Ромашов почувствовал, как между ними проползло что-то тайное, гадкое, склизкое, от чего пахнуло холодом на его душу». Но отдал свои душевные силы и жизнь свою отдал ради любимой женщины, спасая честь ее мужа, спасая ее будущее, ее желания и мечты. Мы можем осуждать его, не принимать его готовности умереть, не признавать ее. Но его согласие на дуэль было зрелым решением взрослого человека. Победа его в жалости и любви, в простых, спокойных словах: «Хорошо, пусть будет так. Я согласен».