Я почувствовал, как кровь начинает стыть у меня в жилах.
– На территории старой шахты? Или под ней? Он там что-нибудь нашел? Тоннели, пещеры?
Мой голос зазвучал громче. Маркус уперся в меня взглядом:
– Я не знаю, ясно? Я никогда не хотел быть частью гребаной шайки Хёрста.
Черт, я слишком сильно на него надавил. Но он знал правду. Просто не был еще готов сказать ее. Впрочем, я и так уже обо всем догадывался, так что нажимать на него дальше не имело смысла. Мы вернемся к этому разговору как-нибудь в другой раз. А с детьми вроде Маркуса «другой раз» бывает всегда. Хёрсту, может быть, все равно, над кем издеваться, однако, как и у родителей, у школьных хулиганов есть свои любимчики, даже если они в этом не признаются.
Я вновь обвел взглядом кладбище.
– Знаешь, когда я был ребенком, мы иногда сюда приходили.
– Правда?
– Да, мы…
Уродовали статуи ангелов, подумал я, а вслух произнес:
– …пили, курили и все такое. Наверное, лучше не рассказывать тебе о таком.
– Мне нравится смотреть на старые могилы, – сказал Маркус. – На имена людей. Представлять, какими были их жизни.
Короткими, тяжелыми и полными лишений, подумал я. Такими были жизни большинства людей в XIX веке. В исторических драмах и глянцевитых экранизациях мы прошлое романтизируем. Примерно как природу. Природа некрасива. Она жестока, непредсказуема и не прощает ошибок. Сожри, или сожрут тебя. Вот что такое природа. Сколько бы натуралисты ни пытались приукрасить ее в своих научно-популярных сериалах.
– В те времена у большинства людей была тяжелая жизнь, – сказал я Маркусу.
Он кивнул с неожиданным энтузиазмом.
– Я знаю. А вы знаете, какова в среднем была продолжительность жизни в XIX веке?
– Я учитель английского, не истории, – ответил я, вскинув руки.
– Сорок шесть лет, и то если повезет. А Арнхилл был промышленной деревушкой. Чернорабочие из низших социальных слоев умирали молодыми. Легочные инфекции, аварии на шахте и, разумеется, весь букет обычных болезней – черная оспа, брюшной тиф и так далее.
– Не лучшее время, чтобы появиться на свет.
Глаза Маркуса горели. Я почувствовал, что нащупал его любимую тему.
– С другой стороны, в XIX веке женщина в среднем рожала от восьми до десяти детей. Однако большинство из них умирали или в младенчестве, или так и не достигнув подросткового возраста. – Он сделал драматическую паузу. – Когда-нибудь замечали, что придает этому месту такую странность?
Я еще раз огляделся.
– В смысле, кроме умерших?
Лицо Маркуса вновь приобрело отчужденное выражение. Он решил, что я над ним насмехаюсь.
– Прости. Просто вырвалось. Дурная привычка. Расскажешь?