– Гельмута, – в ясных глазах мамы появилась обида.
– Они меняются с такой скоростью, что можно не запоминать, – отмахнулся я.
– На этот раз все не так.
– Ну-ну.
Мы неторопливо двигались по оживленной улице, к небольшому скверу, который я недавно высмотрел на карте и планировал прогуляться туда вместе с Никс.
Следующие почти десять минут прошли в молчании. Сначала я независимо пер вперед, полный осознания собственной правоты и болезненного наслаждения этим, а после начал коситься на мать. Она нервно стискивала тонкие пальцы на моем локте и временами горестно кривила губы.
Мне дико, просто безумно захотелось остановиться и обнять ее, сказать, что все хорошо, что никакие мужики мира не стоят ее, но в этот момент я поймал взгляд какого-то негра, который подмигнул мне, а после, обшарив маму похотливым взглядом, сделал недвусмысленный жест двумя пальцами,и показал одобрительный с отставленным большим.
Меня затошнило от осознания, за кого нас приняли. Мать – за молодящуюся проститутку, а меня – за клиента.
Ну, охрененно! Еще один!
Мы дошли до сквера, сели на лавочку, и мама почти сразу заговорила:
– Прости, пожалуйста, что я без приглашения. Но я действительно очень соскучилась и очень хочу тебя увидеть, а было некоторое опасение, что на встречу ты не придешь… как обычно.
Умоляющий взгляд несколько растопил ледок в груди, но не до конца.
– Я тоже соскучился.
Возражать против второй части фразы я не стал. Зачем переть против очевидного?
– Ну вот, значит, хорошо, что я пришла.
– Я учусь, и это раз. И ты опять вырядилась, как черт-те кто – и это два!
– А мне кажется, что красиво. – Она запустила пальцы в густые, нарощенные волосы и отбросила их за спину. А я в этот момент вспоминал, как мне маленькому нравилось играть с ее волнистыми прядями цвета темного шоколада… и как потом эти волосы медленно, но верно выгорали под пагубным влиянием перекиси, а после клоками оставались в ванной. А мать рыдала ночами.
Отец ушел к молоденькой блондинке, и если с диетами было как-то проще, то превратить брюнетку в блондинку без вреда для волос не получалось. Шевелюру маман худо-бедно восстановила, но густоту теперь регулировала с помощью дополнительных прядей.
– Нет, мам, это не очень красиво. Красиво – это когда натурально.
– В тридцать лет я была натуральна – дальше некуда. Все лишние двадцать пять килограммов русской красоты – все свое, родное! И помнишь, чем это все закончилось?!
– Помню. Но это не причина так… так.
Она часто, прерывисто дышала, глядя на меня со смесью гнева и бессильной злости.
– Никит… Я ведь тут не за этим, – мама смирила эмоции. – Я хочу сказать, что в ближайшее время буду в Нью-Йорке и хотела бы наладить отношения. Чаще созваниваться, видеться, куда-то вместе ходить…