В один из вечеров, отправляясь на конюшню, Келься приметил у плетня Петеньку и старого Маратка, который дремал, положив голову на лапы.
— Уеду я отсюда, Маратик, — растроганно говорил Петенька. — Невмоготу мне стало. Тут мне не житье. Точно говорю. Я ведь, Маратик, в самом деле любил Тоню-то. Не веришь? Тонкой души человек был. Не то что моя баба. Не может Олюха восчувствовать. А я люблю обхождение… И-эх! Насовсем уеду. Махну, только меня и видели…
Увидев Кельсю, физкультурник смутился, но потом сделал серьезное лицо. С односельчанами он был всегда серьезен.
— Гуляете? — спросил Петенька.
— Оно, конешно, пользительно, — несколько стесненно оттого, что ненароком пришлось услышать откровенные человеческие излияния, произнес дед.
— А воздух-то! Воздух-то каков! — воскликнул Петенька. — Отменный воздух!
— Верно. Воздуха́ у нас племенные.
— Нигде я не дышал таким воздухом. Взять Астрахань. Или тот же Крым. Не то.
— Тебе виднее. Весь свет изъездил.
— Не хвастаясь, скажу, кое-что повидал.
— Сколько время-то? — спросил старик.
— Без пятнадцати одиннадцать, — глянув на часы, ответил Петенька.
Келься задрал голову и начал смотреть в небо, усеянное мелкими высокими звездами. Петенька тоже посмотрел на звезды:
— Ты что, Кельсий Иванович?
— Спутников ищу.
Некоторое время оба молча рассматривали небо.
— Нету… — сказал физкультурник.
— Один должон быть, — уверенно ответил Келься. — Вчерась в аккурат в это же время пролетал около Большой Медведицы.
— Вчера пролетал, а сегодня может и не пролететь, — сказал Петенька, однако снова начал шарить глазами по небу.
— И то верно, — согласился дед, опуская голову. — Сколько их там шастает! Господи ты боже мой… А я, помню, когда в первый раз, на гражданской, ероплан увидал, так со страху чуть с ума не сошел.
— Мне бы в космос… — вздохнул Петенька.
— Зачем?
— Ну ты даешь, Кельсий Иванович! Зачем… Да я такого вопроса, извини, и не понимаю.
В темноте мыкнула корова, и следом донесся злой бабий голос:
— Стой! Стой, говорю!
— Никак, Олюха?
— Она, — приваливаясь к плетню, уныло ответил Петенька. — И корова-то такая же дурная. Дай закурить.
— Да ведь ты не куришь.
— С такой женой запьешь, не то что закуришь.
Затянулись дымом. В тишине хорошо было слышно, как дзинькали о ведро тугие струи молока — Олюха доила корову.
— Хозяйственная у тебя баба, — сказал старик. — Ты у ней как у Христа за пазухой.
— Ревнует. Сил нет.
— Не без дела…
— И ты туда же, Кельсий Иванович, — грустно сказал физкультурник. — Как на духу говорю — ни в чем не виноват. Взять сегодня. Чего взъелась? Ну хлопнул я продавщицу Лизку пониже спины, а Олюха и понесла. И негодяй, и прохвост, и бабник…