— Бабник и есть. — Петенька удивленно уставился на конюха и даже перестал курить. — Ни одну юбку не пропустишь. Идет баба, а ты уж тут как тут. И зыркаешь, и зыркаешь.
— Посмотреть нельзя? — вскипел Петенька.
— Трепло ты, Петр Иванович, — сказал Келься. — Насчет учительши тоже. Ведь сам раззвонил. Может, ничего и не было, а звону на всю деревню.
— Я?! Раззвонил? Да ты что, Кельсий Иванович, за дурака меня принимаешь?
— Говорили мне, как ты в клубе перед ребятней хвастался.
— Ну, это… Бывало…
Петенька завозился. Хрястнул плетень.
— Петя-а! Петр! — раздался Олюхин голос.
Физкультурник пригнулся, стараясь скрыться за спиной Кельси, но старик торопливо отступил в сторону.
— Уволь, Петр Иванович. Она и мне поддать может.
— Пе-етя-а!
— Она такая! — согласился Петенька. — Здесь я! Здесь! Чего орешь?
Он поспешно шагнул к выплывшей из темноты жене.
— Овцы не кормлены! Воды в баню не натаскал! Мужик! Какой из тебя мужик? — отчитывала Олюха мужа.
— Ладно, ладно… — оправдывался физкультурник, шагая следом за супругой.
Дед Келься, ухмыляясь, открыл отвод и вышел за околицу. В деревне погасли огни, избы потемнели и сделались как бы больше, массивнее. Журавель над колодцем, до этого освещаемый светлым окном, теперь слился с чернотой неба, исчез, да и вообще все ближайшие предметы — стога сена, трухлявая сараюшка, школа с мезонином, телеги с поднятыми вверх оглоблями, бани над речкой — погрузились во мрак.
Келься подошел к конюшне и сел на широкую колодину. Сидел он долго. Далеко за островами работал движок. Где-то прогудела машина. Вскрикнула ночная птица. Ненадоедливо звенели и звенели цикады. Плеснулась в речке большая рыбина, а может, выдра.
Послышались твердые шаги. Келься кашлянул. Человек остановился и, с хрустом давя скошенную лежалую траву, двинулся к конюшне. Это был Яшка Шамахов. Он подошел и сел рядом с конюхом. В конюшне заворочался племенной жеребец Любимец, гулко, озлобленно начал бить в деревянный помост кованым копытом.
— Гуляет. Не спит, — сказал Келься. — К кобылам я его не допускаю. Молод.
— Тоска… — вздохнул Яшка.
— Беда с вами, молодыми. Чего гоношитесь? — Яшка не ответил. — Мои тоже… Раздумаешься — страх берет. Дай-ка завтра умру. И хоронить не приедут.
— Поживешь еще…
— Нет, паря. Долго я не протяну. Сердце чует. Да и годы немалые. Как отвел Синька на бойню, так будто оборвалось что-то в грудях… Да-а… Повстречался мне Петенька. Тоже, видно, тоскует. В космос, грит, хочу. Х-хе! В космос… С жиру бесится. Худо ему живется, что ли? На всем готовом. Где работал-то?
— На опалипсовских полях.