— Добрый вечер, Степан Гаврилович, — поздоровалась Ульяна.
— Здравствуй. Присядь-ко. Хочу с тобой насчет Яшки поговорить.
— И я хочу, — присаживаясь на завалинку, ответила Ульяна.
Степан Гаврилович пришел с фронта без ноги, потерял в бою под деревней Сенявино. В хорошем настроении он любил подолгу смотреть на географическую карту и, упираясь прокуренным пальцем в маленькую точку, говорил: «Эх, доберусь я когда-нибудь до Сенявина! Может, какой добрый человек подобрал ногу-то!» И если в доме находился кто-либо из гостей, Степан Гаврилович заразительно смеялся. В свободное время он возился с инвалидной коляской, недавно полученной от государства. По вечерам, оглушительно чихая, коляска вырывалась за деревню, сплошь усыпанная детишками секретаря. Детей у него было семеро, мал мала меньше, и все дочки, старшей недавно минуло шестнадцать. У колхозников секретарь пользовался большим уважением. Был он справедлив и честен, не потакал лодырям, перед районным начальством не заискивал, в страдную пору сам не раз брался за вилы, а то и на погрузке зерна работал.
— Как Яшка-то, не раздумал еще ехать? — спросил Степан Гаврилович, и Ульяне показалось, что секретарь усмехнулся.
— Да лучше бы уезжал!
— Это почему же? — удивился секретарь. — То, понимаешь, плакалась, что уезжает, а теперь, понимаешь, наоборот.
— Не слыхал?
— Что?
— Вся деревня болтает…
— Не слыхал…
— Связался Яшка с Катериной Левонтьевой!
— Ну? — секретарь заметно оживился. — Хорошее дело. Добрая парочка. Честным пирком да свадебку, а? По осени и сварганим. Избу новую выделим, корову, обстановочку прямо из магазина. Все как следует. Путем. А что? Пора, понимаешь, по-людски встречать-привечать молодых специалистов.
Ульяна посмотрела на обрадованного секретаря и грубо сказала:
— А вот не будет свадьбы! Пока жива — не будет!
И она пошла прочь от Степана Гавриловича.
Глава седьмая
Зеленая улица
Вячеслав Игоревич Ермолин, а попросту инженер Слава, поселился у конюха деда Кельси. Иван Дмитриевич предлагал ему жить и у бабки Вивеи, и у себя — изба просторная, а детей нет, он да жена, но инженеру больше всех приглянулось Кельсино жилище, а может, пожалел старика. «Ну и ладно, — согласился председатель. — Два мужика, оно и хорошо. А постирать приноси моей бабе. Не стесняйся». И с тех пор как поселилась у конюха живая душа, ожил старик. Откуда что взялось! Бегать стал побыстрее, то в магазин, то из магазина, повеселел дед. По утрам он ставил самовар и поднимался на поветь будить инженера. И каждый раз ему было жалко его будить. Постоит-постоит на повети и спустится обратно. Самовар уже забулькает, заговорит, а Келься все медлит. Но, зная, что сам Слава ни за что не встанет, поднимался вдругорядь и осторожно дотрагивался до парня. Инженер тут же вскакивал и громко спрашивал: «Проспал?!» — «Нет-нет, — успокаивал его дед. — Только-только Степан Гаврилович протарахтел». Слава бежал на речку умываться, а Келься собирал на стол. Потом они пили чай. Пили молча, обстоятельно, а иногда пили и с разговорами: у обоих чего-нибудь да наболело на работе. Инженер написал сыновьям конюха письма, выловил с десяток петухов, и Келься поотрубал им головы. Половину петухов он продал отпускникам в Морозовицу, а остальных варил и жарил, угощал Славу свежей курятиной. Конюх узнал, что в городе Вологде у Славы остались отец с матерью, девушка была, да на преддипломной практике познакомилась с одним грузином, и он увез ее в свой солнечный и теплый край. Несмотря на молодость, Слава успел и в армии послужить, и институт закончить. Уважал его за такую расторопность дед Келься, но все-таки одно дело он брал под сомнение: не верил он, что Слава по своей воле приехал работать в колхоз. «По партийной линии небось послали?» — не раз допытывался он, но Слава в ответ лишь смеялся. «Я же не член партии!» — «Тогда по комсомолу». — «Да нет же. Направили, и я поехал». — «Так-таки безо всякого и поехал? — не верил старик. — Ежели бы все ехали, не обезлюдела бы деревня. А то ноне, паря, молодежь-то не шибко в деревню едет. Все больше в города».