И залилась, зазвенела гармонь, но Федя уже не пел — начало пляскам было положено.
До двенадцати были обычные танцы — танго, вальсы, фокстроты. Танцевали не хуже, чем в городе. Иные ловко выделывали ногами пируэты. Слава танцевал с Катериной и с другими девушками, которых было гораздо больше, чем парней. На него заглядывались, а одна девушка, с длинной толстой косой, даже пригласила его на дамский танец. «Вы имеете успех», — шепнула ему агрономша. «Стараюсь», — ответил Слава. Федя играл долго. Девушки теснились около стены, хихикали, подталкивали друг друга, но никто из них не осмеливался войти в круг первой. Наконец вытолкнули одну, толстенькую, рыжеватенькую, с конопушками на круглом лице, и Слава был поражен происшедшей на глазах перемене. Девушку будто подменили. Нет, это была уже не толстенькая конопатая девчонка. В круг вышла красавица, серьезная, побледневшая от волнения. Она медленно, еле слышно постукивая каблучками, прошлась по кругу, еще раз и еще, потом кивнула Феде, и тот, скосив глаза, ахнул по белым пуговкам клавишей, а девушка, взмахнув сорванным с головы платком, вдруг звонко и часто задробила.
Разрешите поплясать,
Разрешите топнуть! —
резким сильным голосом пропела она и снова пошла дробить, да так, что потрескивали сухие половицы.
Неужели в вашем доме
Половицы лопнут?!
Но когда девушка, закончив пляску, засмущалась и стала прятаться за спины подруг, она снова сделалась толстенькой и незаметной. А по кругу тихо шла вторая, красивее прежней…
Долго длились пляски. Вышла в круг и Катерина. И Слава не мог уже оторвать от нее глаз. Пронесся быстрый шепоток среди девушек. Насмешливо смотрели на инженера парни. Похмурел Яшка Шамахов. Катерина шла по кругу легко и непринужденно. Остановилась она перед Яшкой.
Дайте круг! Дайте круг!
Дайте круг пошире!
Буду шо́фера любить,
Кататься на машине!
Яшка вышел в круг. Медленно ходил вокруг агрономши парень, молодой и ладный, в тугой гимнастерке. Катерина глядела на него задумчиво и строго. Дрожали в керосиновых лампах тонкие языки желтого пламени. Смотрел на Катерину и Яшку Слава и вдруг остро почувствовал себя лишним, чужим. Сладко и жалостно резануло по сердцу. Повинуясь первому охватившему его чувству, он незаметно вышел из клуба, перешел дорогу, сел на березовую колодину около сарая с провалившейся крышей и закурил.
Много всякого, хорошего и плохого, узнал Слава Ермолин о колхозной агрономше. Говорили, что бросил ее муж, а нет ничего страшнее для деревенской женщины, чем быть брошенной, будь она хоть раскрасавица. В деревнях редко расходятся, терпят любого мужика — побои терпят, а если случается развод, все равно обвинят в нем бабу, и тогда лучше не показываться ей на люди — засмеют. В глаза никто не посмел бы сказать Катерине то, что говорили на посиделках за глаза. Была Катерина резковата с людьми. Слава не раз замечал, как при появлении агрономши усерднее начинали работать колхозники. Одно то, что агрономша ездила верхом на горячих конях и ходила в брюках, имело для деревенских жителей немаловажное значение. Говорили, что в городе у нее завелся какой-то чин, что, когда приезжали на посевную солдаты, похаживал к ней их начальник, старший лейтенант, будто бы и Митька Коноплев, майор, председателев сын, заворачивал в избу Шамаховых. Да мало ли чего болтали злые бабьи языки.