Мы, дети той улицы, были предоставлены сами себе. Я очень много гуляла, особенно нравилась зима (зимы тогда были снежные и морозные): мы залезали на крыши сараев и с них прыгали в сугробы; мы играли в «царь горы», мы катались на коньках с ледяной горки, которую устраивали во дворе родители; мы катались по самОй Екатерининской улице на коньках, благо что машин практически не было. Сначала у меня были коньки, привязывающиеся к валенкам, а в 9 лет мама купила мне настоящие коньки с ботинками, назывались они «английский спорт», это были не «канады» и не «норвежки», но уже и не «снегурки» какие-то, но всё же после валенок на них поначалу мне было трудновато кататься и я стала кататься сначала на одном коньке, и я так лихо каталась на нём, отталкиваясь одной ногой, по нашей Екатерининской, что потом, надев второй конёк, уже не испытывала никаких трудностей с катанием). Ну, а летом — в первые же летние каникулы мама отправила меня в лагерь, и так было каждый год, отправляла или в одну, или в две смены. Я не возражала и не роптала: во-первых, я уже привыкла к нахождению в казённых учреждениях даже летом, а, во-вторых, другого выхода у мамы не было, ей надо было работать, а с дисциплиной на работе в сталинские времена было очень строго. Дач у людей сразу после войны было мало, дети летом ездили в деревни, у кого там были родственники. У нас же деревни не было — её сожгли немцы.
На своей парфюмерной фабрике мама познакомилась с одним грузином, приехавшим из Тбилиси на какую-то продолжительную стажировку, и у мамы с ним был роман в течение почти двух лет, что он находился в Москве. Мне дядя Валико очень нравился, он иногда приходил к нам в гости, точнее — уж какие гости в 7-метровой комнатушке, — заходил за нами, чтобы поехать куда-то гулять. Мама, очевидно, его очень любила, потому что, когда он уехал в свой Тбилиси, и она услышала, что он, кажется, вернулся к жене, она так переживала, что у неё началась гипертония. (Он что-то писал ей, но она не отвечала). А вообще, когда я была ещё маленькая, я помню разных маминых поклонников, она же была очень интересной женщиной, но к одним она не была благосклонна, а у других не было своего жилья — вопрос жилья стоял очень остро! И мама оставалась одна.
Весной 1952 года маме после долгих хлопот и совсем непросто удалось добиться улучшения жилищных условий — нам предоставили комнату 10м2 в коммунальной квартире с удобствами на Сретенке, точнее в одном из её переулков с интересным названием Последний. В квартире был газ, уборная, ванная и даже телефон! Ещё было две семьи соседей. С одной из них мама время от времени ссорилась, потому что семья была нахальной, меня эти разборки удручали, я понимала, что мама права, что они наглеют, но мне всё равно это было неприятно. Я видела, что мама стала очень нервной, что она плохо спала. Мама устроилась на работу в химическую аналитическую лабораторию в соседний Сухаревский переулок, опять, чтобы быть поближе к дому, ко мне.