— Ты, подойди ко мне.
Мужичок, не бросая своей ноши подбежал ко мне.
— Укладываете лежаки, обустраиваетесь и ждёте меня. Срать и ссать на пол в доме нельзя. На улицу бегайте. Меня не будет пару часов. Понял? — мужичок, вытянувшись как рядовой перед генералом, немигающим взглядом смотрел на меня.
— Пыны…
Меня начал разбирать смех, поэтому я решил добавить колориту в эту пантомиму:
— Оставить! Не Пыны, а — Так точно господин главнокомандующий! — Я как можно страшнее зыркнул на мужичка.
— Так точн гыспыдына гылаванакам!
— Вольно, выполняй поручение!
Мужик стрелой ринулся к своим товарищам, а с ближайших опушек стали подтягиваться другие собиратели.
Что тут можно сказать? Вроде бы пустые оболочки, а всё равно приятно. Если раньше я разговаривал только с голосом в голове, навроде шизофреника, то теперь можно поговорить с разумным, пусть даже в таком зачаточном положении. Даже какая-то забота появилась. Думал сразу их накормить, но думаю, что пару часов они подождут. Наверное. Краем глаза заметил Гаврилу.
— Гаврила, любезнейший, подь сюды… — я подозвал бледнеющего на глазах подопечного, который чуть ли не спотыкаясь ломанулся ко мне.
— Гаварила туть, хазана! — неуклюжие поклонился мне Гаврила.
— Не гаварила, а Гаврила. Понял?
— Пыны, хазана, Гаварила, хазана.
— Тьфу ты ёп твою мать, — меня странный суржик уже начал раздражать.
— Пыны хазана, ту ты оп тава мат, хазана! — меня начало корёжить, я понял, что поводов поржать теперь у меня будет много.
— Гаврила, вы жрать хотите? — меня очень интересовал этот вопрос, так как я понял, что зверья теперь рядом мало.
— Хараш хахана, Гаварила нямя оч, чивеки нямя оч, ту ты оп тава мат, хазана! — Гаврила бухнулся на колени, растеряв всю собранную траву, но тут же спохватился и начал собирать её, тут же вспомнил что делал и снова завалился лбом в землю, но теперь уже крепко держа траву в руках.
Тут меня прорвало, я заржал так, как ни разу не смеялся, попав в этот мир, да чего уж там, я ещё ни разу не смеялся в этом мире. Я смеялся так, что даже слёзы покатились из глаз,
— Вставай Гаврила! — сквозь смех проговорил я, — кормить вас будем!
Начавший вроде вставать Гаврила, как был на четвереньках, так и бухнулся опять лбом в землю. Я понял, что в чувство его приведёт только еда. Поэтому я прикоснулся к ножнам со свежевальным ножом, закрыл глаза и мысленно попросил прийти большого оленя. Я медленно открывал глаза, уже краем уха слыша приближение зверя. Олень был великолепен. Он подошёл ко мне и посмотрел прямо в глаза. А я глядя в глаза оленя сказал: