– Да прибудет с тобой милость аллаха, Боабдил, – сказал один из них.
Бывший эмир сразу понял, что это старший.
– Кто вы и что привело вас в мою скорбную обитель? – спросил он. – И где христианские стражи?
Мухаммед удивлённо оборачивался, поражаясь тишине и покою, царящим на террасе.
– Не волнуйтесь, эмир, стражи спят и не помешают нам. А мы пришли сделать вам деловое предложение.
Сала-Ад-Дин Сагир сидел на далеко уходящем в бухту пирсе и старательно пучил глаза в темноту, пытаясь не заснуть. На гладкой, как чёрное зеркало, воде разбросала свои редкие дрожащие огоньки спящая за спиной Мелилья. К пирсам приткнулись многочисленные фелуки, шебеки, кое-где даже блестели в тусклом свете звёзд натянутой по бортам парусиной греческие скафы. Порт уснул и затих. Нельзя было спать одному только Сала-Ад-Дину. Его и поставили здесь для того, чтобы мог сообщить в случае нападения или резкого изменения погоды.
Мальчик поминутно тёр глаза, добросовестно выполняя свою работу. Нельзя было, чтобы раис узнал, что он уснул на посту. Ведь он сам его сюда устроил. А иначе в Мелилье денег не заработать. Сейчас в городе собралось множество беженцев с той стороны Гибралтара, солдат, потерпевших поражение, людей, не пожелавших предать Аллаха во имя пророка, которого неверные называют богом.
Так что Сала-Ад-Дину ещё повезло, что раис альмина, комендант порта, милостивый Фарух Рахмон-бей, оказался братом второй жены его покойного отца и привёл мальчика на пирс.
Юный караульный по-собачьи встряхнулся, и яростно начал тереть слипающиеся глаза. Нельзя спать, он звонко шлёпнул себя по щеке. Нельзя, иначе завтра останется только подобно рыночным мутасалам, сесть на корточки и поставить перед собой старую феску, оставшуюся ещё от отца. Он отнял кулаки от глаз и сон мгновенно пропал – прямо перед ним, еле слышно что-то бормоча, шла к берегу почти невидимая в полной темноте, тень. Она угадывалась лишь по силуэту, чуть более чёрному, чем южное небо, да по звуку, напоминающему недовольное бурчание старика.
Вода возле пирса заиграла волнами, тень неохотно остановилась, не доходя до мальчика каких-то десять-двадцать саженей… Раздался необычный щелчок, будто кто-то сломал в руках палку, и вдруг весь пирс оказался залит потоком мертвенно-белого, невыносимо-яркого после ночной тьмы, света. Сала-Ад-Дин непроизвольно зажмурился, перед опущенными веками побежали по кругу чёрные и белые пятна…
– Это Мелилья?
Такой голос не мог принадлежать человеку. Мальчишки часто баловались, дули через натянутую в пальцах бересту. И тогда получался такой же звук. И сейчас, будто кто-то на корабле приложил бересту к губам, и говорит. Так не могут говорить люди. Мальчик непроизвольно опустился на колени.