— На уроке, — говорил он сладковато, — как-то лучше звучит имя и отчество, ведь мы же люди цивилизованные…
Разин почуял это одним из первых.
— Егор Витальевич… Хочу прочитать классу отрывки из одной лермонтовской поэмы — «Измаил-бей». Дело в том, что она, быть может, известна лишь знатокам, литературным гурманам.
— Вот как, интересно, — вдруг насупился Колесников. — Не против, читай, Разин…
— А вообще я хотел сказать, что русская поэзия создавалась мальчишками нашего возраста…
По классу прошел глухой смешок.
— Но ведь это же правда! Пушкин и Лермонтов, два столпа русской поэзии, кто они? Два мальчишки, но какие! Мы еще протираем штаны о казенные стулья, а они в это время, в свои четырнадцать-пятнадцать лет уже создавали поэтическую славу России… Ведь так, согласитесь!..
Два брата близнеца — Денис и Тарас Парамоновы — сидели за первыми столами, оба веснушчатые, с круглыми недоуменно расплывшимися физиономиями.
— Ну, Разин, загнул! — И каверзно поглядывали то на капитана, то на раскрасневшегося Димку.
Колесников умильно улыбался.
— Конечно, Разин, с нашими инфантами их сравнить нельзя…
— Вот я, товарищ капитан, и хотел сказать еще вот о чем. Лермонтов писал о себе: «Жизнь моя — это я сам, который говорит теперь с вами и который может вмиг обратиться в ничто…» По-моему, это об уважении к собственной душе…
— Хорошо, — вдруг резковато прервал Димку Колесников, — я тебе поставлю пять, но ты же хотел прочитать поэму?
Разин стушевался, а по классу легким морским прибоем прокатился сдержанный смех.
— Давай, Разин! — поддержал с «Камчатки» Макар Лоза, поглядывая на часы и имея свои доводы на чтение поэмы Разиным: Колесников грозился спросить его на уроке.
Димка набрал полную грудь воздуха и выпалил первые строки… Но настроение было сбито, и Разин, чувствуя, как теряет силы, стал путаться и даже забыл целую строфу…
— Ну, спасибо, Разин, побаловал — и хорошо. — Колесников жестом руки остановил Диму, и тот, промычав что-то про себя, недовольно уселся на место:
— Но ведь я же хотел как лучше.
Разин почувствовал некоторую вялость в теле и нарастающую обиду. Так он, молча, в подавленном состоянии, и просидел до звонка. И когда суворовцы после команды: «Встать, урок окончен!» — толпой хлынули к выходу, он продолжал сидеть на своем месте, малюя чертиков на обложке тетради.
— Слушай, Разин… — Сзади подошел высокий, статный Сергей Карсавин и положил на плечо Димки руку. — По совести, все, что ты тут развез о Лермонтове, я читал недавно в центральной газете. Так что поймал за руку — ведь это плагиат…