Была группа и рангом пониже — отличники, как правило, школяры, — их недолюбливали и «мажоры», и все прочие. И хотя элитный костяк и учился не хуже их, и мыслил раскованнее, вызывая у офицеров откровенную симпатию, школяры-отличники также имели свой твердый статус, особенно у падких на отметки командиров взводов и ротного.
Димка тоже учился неплохо, но отличником не был. Школяров он презирал, может быть, еще и потому, что сам во многом был школяр — «мидел», т. е. мальчишка, выросший в более-менее интеллигентной семье и набравший некоторый духовно-интеллектуальный багаж для того, чтобы спорить с учителями. Именно из этих интеллектуалов формировались «независимые», спорящие до одури всезнайки, которые в отличие от школяров-отличников, умели блеснуть свежестью ума и знанием жизни. Именно эта демократическая часть суворовцев была наиболее раскрепощена и культурна, что, впрочем, не мешало им бегать в самоход, бренчать на гитарах и до крови драться с гражданскими металлистами… Считалось, что они в основном пойдут в военные журналисты, политработники, науку. Во втором взводе их ярким представителем, конечно, был Саша Вербицкий. Ему-то во всем и подражал Разин.
Но были и свои металлисты (тайком пришпиливали булавки на брюки), и фаны хард-рока и еще чего-то… В этих общинах — ребята, как правило, разболтанные, но не глупые. Их тоже понимали, и их настроение учитывали: ведь это была масса, хоть и не основная, но настырная и в своих пристрастиях бойкая.
Конечно, названия этих группировок менялись с годами, в зависимости от ситуации и общего настроения. Бывали и «кирпичи», и свои «бомжи», и даже «хиппи». Но самое незавидное положение занимали забитые «мышки» — плебеи. Серых мышек было немало, они как трутни в пчелином улье: ими все помыкают, но без них жизнь взвода и роты бедна и неинтересна. Это они мечутся из стороны в сторону, глазея на взводных и ротных кумиров… Это они — «лохи», фундамент, на котором строится вся иерархия ребячьей жизни. Это из их среды появляются Шарики, типа Кости Шарикова, которые, подобно дворовым собачкам, трутся об ноги, становясь «стукачами» или полупреданными адъютантами того же Карсавина или Мишки Горлова…
Димка Разин вон из кожи лез, чтобы прослыть интеллектуалом. Однажды на литературе, когда лощеный капитан Колесников, по прозвищу Колесо, устало снял очки и обвел класс своим близоруким взглядом, давая понять, что наступила пауза, Димка не замедлил поднять руку.
— Что, Разин?
— Егор Витальевич…
Обычно к преподавателям-офицерам обращались по званию, но Колесников сам отступил от этого правила, как старый училищный демократ.